не сойти с ума, человек находил место творчеству. Мой рассказ о лагерном языке Колымы…
КРАЙ, ГДЕ БАНАНЫ НЕ РАСТУТ, ЛИШЬ ГРЕЮТ ДУШУ СОПКИ
Писать стихи или умело рассказывать истории - для этого нужен хоть мало-мальский талант, а вот сложить поговорку или пословицу под силу любому человеку. Как рождались они за колючей проволокой на Колыме? В пример можно привести судьбу репрессированного Марка Гавриша, который в конце 1940-х годов попал на прииск близ поселка Ягодное.
В своих воспоминаниях он рассказывает, как осенью в Магадане вместе с другими заключенными погрузили его в грузовик, крытый двойным брезентом (и с отсеком для конвоя у заднего борта). И с остановками через каждые 150 километров доставили до Ягодного. По приезде в колымскую тайгу - дикое, необжитое место - у Марка Марковича родились строчки: «Бананы здесь не растут, лишь греют душу холодные сопки». В своих пословицах, подчеркивая суровый климат Колымы, многие заключенные упоминали и бананы, и ананасы с арбузами.
Пример: от меня спрятать туза - все равно что найти на Колыме арбузА.
СТАЛИНСКОЕ МЯСО
До царя далеко, до Бога высоко - эту известную поговорку каторжан дополнили на Колыме в эпоху сталинских лагерей так: «До Бога высоко, до Москвы далеко, закон - тайга, а прокурор - медведь».
В действительности в лагерях Колымы никто фактически не контролировал условия жизни и труда заключенных. Жили они в полуземлянках, отапливаемых в сорокаградусные морозы печками из жестяных бочек. Зека могли кормить месяцами одной только пересоленной и тухлой селедкой (к слову, в лагерях ее называли сталинским мясом). Поэтому на некоторых приисках (а заключенные на Колыме в основном занимались золотодобычей) случалось людоедство. Но ели не живых, а мертвых, срезая куски мяса с трупов. Болезни косили людей, как невидимые пули. По воспоминаниям репрессированных, случалось, одна только зима убивала больше половины этапа, прибывшего накануне осенью на какой-либо таежный прииск. И пожаловаться на невыносимые условия содержания заключенные не имели права. Но в некоторых лагерях зекам все же предоставляли возможность написать жалобу. Правда, щели у лагерных почтовых ящиков были заварены сваркой, и дальше забора особой зоны письма никуда не уходили.
ГДЕ БЫ НИ РАБОТАТЬ, ЛИШЬ БЫ НЕ РАБОТАТЬ
Известное каждому изречение: против лома нет приема - также родилось за колючей проволокой (до середины 50-х годов прошлого века лом и кайло были основными орудиями труда на золотых приисках). Дальше будет еще труднее - любимая пословица бывалых зеков, которой они подбадривали новеньких, только что прибывших в лагеря. К примеру, когда зайдет разговор в лагерном бараке между «новобранцем» и опытным заключенным, так второй и скажет первому: мол, не переживай, у нас первые пять лет трудно, потом привыкают. Или на пересылке успокоит другой пословицей: дальше солнца не угонят, меньше триста не дадут (триста граммов – суточная пайка хлеба зэка, - прим. авт.)
А вот устойчивое выражение зеков: где бы ни работать, лишь бы не работать - в колымских лагерях стало любимым у всех: и уголовников, и политических заключенных, и осужденных за бытовые преступления.
По своим внутренним законам воры не должны были работать. Причем нигде - ни на воле, ни в лагере. Воры, уголовники, блатные, прибывшие отбывать свой срок на Колыму в 1930-е годы, часто говорили: «Я приехал сюда не пахать и косить, а выпить и закусить». Или поговаривали: «По фене ботаю - нигде не работаю».
По воспоминаниям репрессированных, в начале 30-х годов на Колыме условия содержания заключенных были щадящими: многие из них за усердный труд в действительности получали права на досрочное освобождение и хороший заработок. Зеки могли даже вызвать с Большой земли к себе на Колыму свои семьи. Охрана была относительно малочисленна, Колымская трасса охранялась слабо. Как вспоминает бывший репрессированный Колымы Иван Павлов, машины с грузами для приисков и поселков ездили без охраны. И снять по дороге пару ящиков или мешков с продуктами для воров было делом несложным. «Многие воровские шайки затерялись в Магадане - к тому времени небольшом городе. Бандитизм в нем стал обычным явлением. Воровские малины, контролировавшие различные районы города, выясняли между собой отношения с поножовщиной», - описывал северный край в начале 1930-х Иван Павлов.
Можно только удивляться, как в полувоенном регионе с названием Колыма открыто промышляли уголовники. Евгения Гинзбург в своем романе «Крутой маршрут» описала, как в Нагаевском районе Магадана на нее с ребенком напал грабитель. Хотел отобрать у женщины документы (чтобы исправить их для своей подруги и бежать с ней с Колымы). Но удостоверение личности Евгении Семеновны не подошло беглецу-уголовнику. Узнав к тому же, что он покусился на жизнь жены доктора, грабитель расстроился. Он сообщил своей несостоявшейся жертве, что по блатной конвенции ее муж является лицом неприкосновенным.
Здесь стоит отметить, что врачи среди уголовников ценились крайне высоко, так как могли приписать им болезнь, освободив тем самым от тяжелого физического труда, или перевести на более легкую работу. Это с начала освоения Колымы старые воры в лагерях не работали, держа в страхе обычных зеков. Но с конца 30-х тяжелые условия жизни заставили их пересмотреть свои воровские законы и пойти на контакт с лагерным начальством. Тогда они и стали работать старостами и бригадирами. Кто из уголовного мира не смог устроиться на такие блатные вакансии, вынужден был под давлением администрации лагерей идти вместе со всеми заключенными на прииски, лесоповал или в забой в шахту.
Условия труда на приисках Колымы были невыносимы. «Лучше летом у костра, чем зимой на солнце», - повторяли зеки. Восемь месяцев зимы им приходилось «руками разгребать пургу», добираясь из лагеря до прииска. А там нужно выполнять план - рыть 2 - 3-метровые ямы - так называемые шурфы. Обычный зимний день заключенных на прииске в колымской глубинке: 50 градусов мороза, сплюнь - упадет ледышка. Легкие сдавливает мороз, одежда из кусков стертой до дыр материи совсем не греет, а охрана заставляет рыть глубокие шурфы.
Земля твердая, как гранит. В вырытые колодцы закладывают аммонит и взрывают. Взрыхленная таким образом земля ждет весны (чтобы оттаять и быть доставленной тачками до промывочных приборов). Вот зимой при скудном питании зеки часто и повторяли: где бы ни работать, лишь бы не работать - лишь бы не истратить последние силы, только бы не заболеть и не замерзнуть. Болезни от слабого иммунитета, вызванные недоеданием и антисанитарными условиями жизни и обморожения были главными причинами смерти колымских лагерников.
«Я ЖИВУ БЕЗ ТОСКИ И БЕЗ ГОРЯ, СТРОЮ НОВЫЙ В СТРАНЕ ГОРОДОК»
Колымские лагеря в СССР отличал экстремальный климат. В сталинскую эпоху в них были самая высокая смертность и крайне суровые условия заключения. Нередко осужденным после отбывания основного срока заключения вешали новые сроки и оставляли работать на рудниках и приисках. Таким способом полувоенная организация Колымы Дальстрой решала главную проблему территории - дефицит трудовых ресурсов. «Был бы человек, а статья для него найдется», - повторяли и зеки, и лагерные начальники. Другие шутили так: «Получил год, отсидел тринадцать месяцев и освободился досрочно».
По заверению бывших репрессированных, Колыма, как никакой другой регион, воспета в лагерных песнях и стихах. Сейчас многие колымчане не догадываются, что это шутливое высказывание обязано своим происхождением именно заключенным: Колыма, Колыма - чудная планета: девять месяцев зима, остальное - лето. Стоит отметить еще две песни, родившиеся на Дальнем Востоке в эпоху ГУЛАГа и разлетевшиеся вместе с освобожденными заключенными по всем уголкам СССР. И обе упоминают Магадан.
Первая - «Я помню тот Ванинский порт…»:
Я помню тот Ванинский порт
И вид парохода угрюмый,
Как шли мы по трапу на борт
В холодные мрачные трюмы.
На море спускался туман.
Ревела стихия морская.
Лежал впереди Магадан -
Столица колымского края.
Не песня, а жалобный крик
Из каждой груди вырывался.
«Прощай навсегда, «материк»! -
Хрипел пароход, надрывался.
От качки стонали зеки,
Обнявшись, как родные братья,
И только порой с языка
Срывались глухие проклятья:
- Будь проклята ты, Колыма,
Что названа чудной планетой,
Сойдешь поневоле с ума -
Оттуда возврата уж нету.
Пятьсот километров - тайга,
В тайге этой дикие звери,
Машины не ходят туда.
Бредут, спотыкаясь, олени,
Там смерть подружилась с цингой,
Набиты битком лазареты.
Напрасно и этой весной
Я жду от любимой ответа.
Не пишет она и не ждет,
И в светлые двери вокзала,
Я знаю, встречать не придет,
Как это она обещала.
Прощай, моя мать и жена!
Прощайте вы, милые дети!
Знать, горькую чашу до дна
Придется мне выпить на свете!
Вторая - «Близ колымского края»:
Я живу близ Охотского моря,
Где кончается Дальний Восток,
Я живу без нужды и без горя,
Строю новый в стране городок.
Вот окончится срок приговора,
Я с горами, с тайгой распрощусь
И в вагоне на поезде скором
Я к тебе, дорогая, примчусь,
Чтоб остаться навеки с тобою,
Беззаботно и радостно жить,
Любоваться твоей красотою
И колымскую жизнь позабыть.
Текст Николая Добротворского
