Идя сбоку повозки, они направились прочь из поселка Хатыннах в сторону мрачного ущелья, по склонам которого ужом извивалась колымская трасса, точнее один из самых ее петляющих участков - перевал "Серпантинка".
Это название унаследовало и ущелье-тупик, где с середины 30-х годов появился странный объект, подведомственный НКВД. Обнесенный высоким забором из тяжелых лиственничных досок, в первое время он не вызывал у вольных жителей Хатыннаха особого любопытства: строят что-то, трактор с утра до вечера ревет, рабсилу - заключенных - и пешими колоннами с собаками конвоируют, и грузовиками везут... Удивляло лишь одно: никто кроме военных больше не выходил из ворот лагпункта и потом, если прислушаться, то сквозь рокот тракторных двигателей можно было услышать посторонние звуки, напоминающие хлопки выстрелов. Как бы то ни было, но очень скоро вся Колыма узнала о существовании в полутора километрах от Хатыннаха следственной тюрьмы "Серпантинка", где приводились в исполнение смертные приговоры, выносимые тройками-трибуналами в колымских лагерях.
После расстрела Ежова и формально отмененной высшей меры наказания "Серпантинка" опустела. Забор разобрали на доски и пустили их на короба теплотрасс, а рубленные из бревен бараки смертников продолжали наводить ужас на вольнонаемных. Вот сюда и направлялись 9 мая Александр Чернов и его бывший солагерник. Через пару часов в ущелье раздались сразу несколько взрывов, в щепки разметавших бараки смертников. Возможно, самая зловещая в истории человечества тюрьма была стерта с лица Земли. Так два бывших политзэка салютовали Победе.
Через несколько дней после "салюта" Чернова допрашивал оперуполномоченный Гробовский. Александр Иванович написал объяснение, что в долине ручья Снайпер геологами подтверждено высокое содержание золота и прииск намерен приступить к вскрышным работам на месте расположения бывшего лагеря, ради чего, собственно, и были снесены бараки. Но только ни через год, ни через пятьдесят лет здесь так и не приступили к промывке золота. Лишь однажды варягистаратели поставилитаки на Снайпере промприбор, но когда на транспортерную ленту вместе с золотым песком полезли человеческие зубы, кости и пули, судьба прибора была в одночасье решена: горняки отказались здесь работать. Один из тех старателей признался мне, что поклялся больше никогда в жизни не покупать и тем более не носить на себе золотых украшений, поскольку золото окроплено очень большой кровью.
Александр Иванович Чернов умер в городе Фрунзе в 1990 году. За год до смерти он, уже совсем больной и немощный старик, прилетел-таки на Колыму, чтобы попрощаться с краем, где ему суждено было пройти нечеловеческие испытания, отдать последний поклон праху тысяч солагерников. Но кланяться-то, собственно, было и нечему. Это уже потом в Магадане построят первую в области церковь, установят памятник по проекту Эрнста Неизвестного, а тогда, в марте 89-го, на всей огромной Колыме безвинным жертвам негде было поставить свечу. Волею судьбы мы провели тогда с Александром Ивановичем Черновым несколько дней, объездив с ним центральную Колыму, и первым делом, конечно же, побывали на месте, где некогда стояла "Серпантинка".
Кроме того, что Чернов дал мне массу географических "привязок" (места расположения лагерей, места массовых расстрелов и захоронений) он назвал мне и конкретные имена оставшихся в живых колымских узников. С тех пор для меня и моего добровольного сподвижника, жителя колымского райцентра Ягодное Ивана Паникарова, началась серьезная поисковая работа. Сотни писем, тысячи новых имен репрессированных... Наш архив рос как на дрожжах, одновременно с этим все более острым становилось желание поставить на месте тюрьмы "Серпантинка" первый на Колыме и во всей Магаданской области памятный знак жертвам сталинских репрессий. Тем более, что к тому времени сама эта идея давно уже витала в воздухе и никого не надо было за нее агитировать.
Первым на почин откликнулся житель старого колымского села Эльген, председатель небольшого строительного кооператива Сергей Романов. В один из весенних дней 91-го года мы провели на "Серпантинке" первый субботник и Романов на совершенно добровольной основе вывел всю свою бригаду, пригнал автокран, а самосвал доставил из заброшенного каменного карьера давно облюбованную нами гранитную глыбу. Мы установили ее на крутой взлобок, где некогда находилось пулеметное гнездо, прикрывавшее ворота тюрьмы. Первое впечатление от увиденного было завораживающим. Камень, если на него смотреть со стороны трассы, представлял собой форму огромной руки, сжатой в кулак и торчащей из земли. Потом дорожники Ягоднинского дорожного управления подбросили нам пару самосвалов асфальта, и мы с помощью ручного катка заасфальтировали площадку у памятника, установили бордюры. Ягоднинский завод строительных материалов отформовал железобетонную лестницу к монументу, дал плиты для обустройства холма. Камнерезы управления строительства "Колымагэсстрой" выполнили табличку из благородного камня с соответствующей надписью. Куда бы мы ни обращались, все работы делали нам безвозмездно.
Однажды в разгар субботника проезжавший по колымской трассе "КамАЗ"-дальнобойщик, поравнявшись с нами, дал протяжный сигнал. С того дня по какой-то неведомой нам договоренности многие колымские шоферы стали таким вот образом салютовать этому скорбному месту.
На обустройстве мемориала добровольно работали самые разные люди. От желающих вложить сюда труд не было отбоя. Похоже, люди испытывали светлую тоску по благому делу.
Однажды после работы в ожидании автобуса мы разговорились, что называется, по душам. И тут выяснилось, что среди нас были: сын ветерана войск НКВД, дочь раскулаченного крестьянина, внук расстрелянного на Колыме столбового дворянина - офицера Деникинской армии, внук красного командира, воевавшего с белыми, донской потомственный казак, чей род Господь уберег от репрессий. Что свело всех нас вместе в едином душевном порыве, остается загадкой.
Открытие памятника решили приурочить к трагическому юбилею - 22 июня 1991 года, ко дню начала войны. Ведь фашизм, объявивший миру войну, и тоталитарный сталинский режим, открывший второй фронт против собственного народа, были достойными друг друга монстрами. Бесспорно, Гитлер совершил чудовищные злодеяния, но и наши тогдашние вожди обошлись со своими согражданами не лучше. На корню уничтожили интеллигенцию, по сути, лишив мозгов нацию, 30 миллионов людей отправили в тюрьмы и лагеря, без малого семь миллионов из них расстреляли, трудно сказать, сколько сгинуло их на лесоповалах и рудниках. А как поступали с теми, кто возвращался с войны или из плена?! Миллионы из них прямым ходом отправлялись в ГУЛАГ, где гибли десятками тысяч или становились инвалидами.
Народу на открытии монумента, несмотря на его удаленность от районного центра Ягодное, собралось очень много. По нашему приглашению и на деньги, собранные активистами движения "Поиск незаконно репрессированных", из Москвы прилетел один из бывших узников "Серпантинки" Михаил Евсеевич Выгон, чудом оставшийся в живых. Случилось так, что день его расстрела совпал с днем отмены всех вынесенных ранее смертных приговоров в связи с арестом Ежова. Выгона и еще 12 его сокамерников просто не успели казнить, а поскольку все они находились в тяжелом физическом и душевном состоянии, то прямо из барака следственной тюрьмы были доставлены на двух телегах в санчасть прииска Водопьянова, базировавшегося в поселке Хатыннах. Здесь Чернов впервые познакомился с Выгоном и другими вернувшимися с того света зэками.
Содержание обреченных на смерть людей в расстрельной тюрьме было поистине изуверским.
- В числе других заключенных я замыкал колонну, - рассказывал Михаил Евсеевич, - охранники впихивали нас в переполненный барак коленям и плечами. Люди лежали под нарами, сидели на них, стояли в проходе. Когда кто-то умирал, то тело продолжало стоять среди живых, поскольку ему некуда было упасть. Покойников забирали утром, когда в бараке устраивали "проветривание". Это значит, что нас выводили на мороз сначала в дощатый загон, где можно было справить нужду, правда, там было по щиколотку человеческих испражнений, потом - в другой загон, где каждому прямо из полевой кухни выдавалось по миске баланды (дневной рацион). После этого начинался обычный день: кого-то вызывал и на короткий допрос ради проформы, других партиями по 10-15 человек уводили на расстрел. Краем глаза я увидел этот жуткий задний дворик, когда в него вводили очередную группу приговоренных. По сути, это классический сельский вариант пункта забоя скота с той разницей, чтo дальняя сторона представляла собой бревенчатую стену, переходящую в земляной бруствер. Офицер быстро зачитывал приговор и отдавал бойцам приказ: "Привести приговор в исполнение". В этот же момент - уж не знаю кто - добавлял оборотов двум тракторным двигателям (самих тракторов не было), которые взревали, заглушая выстрелы.
Хоронили расстрелянных в длинных траншеях, серпантином опоясывающих близлежащие сопки. Рационализация заключалась в том, что грунт из верхней траншеи сбрасывался в нижнюю, где уже находились покойники, а стало быть, рытье верхних канав совпадало с закапыванием нижних, то есть погосты являлись по сути своей кладбищами-пирамидами.
Приехали в день открытия памятника на "Серпантинку" и многие другие бывшие политические заключенные, избравшие после освобождения постоянным местом жительства Магаданскую область. Впрочем, не только политзэки оказались здесь в тот памятный день. Ягодное - поселок небольшой, и люди здесь хорошо знают подноготную друг друга. Я с удивлением обнаружил, что на митинге присутствовал высокий, крепкий на вид старик, который в годы войны был полицаем на оккупированной территории. Жил он обособленно, никто с ним не хотел знаться, да он и сам не стремился к общению. Старик стоял на отшибе, сняв шляпу и понурив голову. Через два дня он умер, но поскольку был одиноким, то его успевшее разложиться тело, обнаружили лишь спустя месяц. В толчее митинга я с не меньшим удивлением увидел двух стоявших рядом вечных врагов - глубоких старцев. Один из них - Николай Цепура - в прошлом священнослужитель из Анжеро-Судженска, пострадавший за веру, другой - конвоир-энкэвэдэшник дед Бурцев, который еще в лагерные времена оставил на руке Цецуры сильный шрам, ткнув его штыком при конвоировании. С тех пор, встречаясь в поселке, бывший священник каждый раз бросался с кулаками на своего истязателя, а когда оба они состарились до кондиции "божий одуванчик", то продолжали биться палками-клюками, без которых уже не могли ходить, причем дрались, невзирая на место встречи: будь то магазин, дом культуры или просто улица.
А среди обитательниц знаменитого женского лагеря села Эльген, где в свое время отбывали наказание, а позже посвятили этому периоду свои произведения - Евгения Гинзбург ("Крутой маршрут"), Зинаида Лихачева ("Деталь монумента") и другие - я увидел старуху по прозвищу Росомаха. Это было сгорбленное, ущербное создание с глазами-колючками, которым пугали эльгенскую ребятню. Во времена ГУЛАГа эта женщина была одной из самых ретивых и злобных надзирательниц женской зоны, за что и получила такое прозвище. Когда лагерь закрыли, а его обитательниц выпустили на волю, то первое, что они сделали, поймали не успевшую унести ноги Росомаху и едва не растерзали ее на части. С переломанными ребрами и руками, отбитыми внутренними органами, она все же ухитрилась выжить, оставшись на всю жизнь калекой. Бывшие зэчки пожалели ее и даже приняли в свою компанию. По праздникам они часто собираются вместе, пьют горькую, поют лагерные песни, и непременным участником их застолья всегда бывает Росомаха.
С огромным интересом и волнением я наблюдал в тот светлый день за людьми, пытаясь понять, что же ими - такими разными - теперь движет. Я понимал, что стал невольным очевидцем процесса затягивания огромной раны, нанесенной народу тоталитарным режимом. Шел шестой год перестройки, и это был тот самый романтичный период, когда мы действительно хотели новой жизни и готовы были простить друг другу все на свете. Но уже через два месяца грянуло ГКЧП, и история готова была повториться с начала, но, слава Богу, на сей раз все произошло в виде фарса.
Глубоко убежден, что на Колыме должен быть свой мемориал типа "Освенцима" или Хатыни, тем более, что в самом названии поселка Хатыннах, где базировалась "Серпантинка", самим мирозданием уже заложен топонимический намек на Хатынь, только сталинского образца.
Что же представлял собой этот следственный изолятор, где все "следствие" строилось на презумпции виновности? Афанасий Байдин, бывший оперуполномоченный НКВД по Северному горнопромышленному управлению, рассказывал мне о самом принципе подготовки партий заключенных, отправлявшихся на смертную казнь. По его словам, раз в месяц-два к ним на прииск "Штурмовой" прибывали из Магадана выездные военные трибуналы, беспрестанно курсировавшие по всем лагерям "Дальстроя", простиравшегося тогда от Чукотки и до Хабаровского края включительно. Два-три офицера НКВД закрывались на ночь в здании лагерной ВОХРы, доставали армейские фляжки со спиртом, тушенку и, периодически взбадривая себя очередной порцией спирта, всю ночь напролет занимались лагерной картотекой. Их работа напоминала выбраковку колхозного стада, с той лишь разницей, что проводилась она заочно и по отношению к человеческому рабочему "скоту". В первую очередь в расход шли политические, во вторую, смотрели возраст - чем старше, тем больше шансов попасть в смертники. Затем отбирались дела тех заключенных, кто перестал выдавать дневную норму, проще говоря, дела "доходяг". Дабы соблюсти видимость "плюрализма", в список смертников включали с десяток блатных. Обоснованием "вышки" служили приговоры этого самого трибунала. Их "жанр" был в прямой зависимости от количества выпитого спирта или фантазий офицера. Мне доводилось видеть некоторые из этих вердиктов: "Приговорить к ВМН за саботаж, выразившийся в поломке тачки..." или "...за попытку переправить партию золота в Мексику Троцкому", но чаще всего писались универсально-трафаретные приговоры: "за контрреволюционную троцкистскую деятельность в исправительно-трудовом учреждении".
Утром офицеры с красными от спирта и бессонной ночи глазами покидали лагерь, а на разводе зачитывался список тех, кому следует вернуться в бараки и ждать команды. Всех остальных под конвоем разводили по объектам. В лагере же начиналась рутинная работа. По свидетельству Афанасия Байдина, каждый заключенный, чья судьба была уже решена, прежде должен был сдать по списку в каптерку казенные вещи: полотенце, рабочие рукавицы и т.д. Приговоренных собирали в загоне-накопителе и, когда последний из них отчитывался по вещевому довольствию, вели на расстрел. Как правило, за километр-два от лагеря.
Александр Чернов, работавший в небольшом звене на рытье шурфов, однажды стал свидетелем расстрела примерно 70 заключенных рядом с лагпунктом "Нижний Штурмовой" в долине ручья Свистопляс. Людей завели колонной в узкий каньон, приказали остановиться, после чего конвоиры с собаками покинули колонн? и за "дело" взялись пулеметчики, заранее расположившиеся на обоих склонах ущелья. "Пляска смерти" продолжалось не более 10-15 минут, после чего конвоиры деловито добивали раненых и сбрасывали трупы в находящиеся рядом шурфы. Чернов утверждал, что вода в ручье на какое-то время стала красной от крови. Кстати сказать, на карте Магаданской области вы не найдете ручья с названием Свистопляс, поскольку это уже народная топонимика. Официально же ручей называется Чекай. Геологи-украинцы, открывшие его в 31-ом году, по праву первопроходцев дали ему романтически-забавное имя Чекай, что в переводе на русский означает "Погоди". Разве могли они предположить, что НКВД облюбует это тихое место с игривым и кристально чистым ручьем для своих кровавых "Ну, погоди". Впрочем, очень скоро энкэвэдэшники "исправили" эту неточность и, дабы избежать в дальнейшем зловония от разлагающихся вблизи лагерей человеческих останков, централизовали расстрельную базу, построив для этого специальную тюрьму - лобное место - на вполне соответствующем по названию ручье Снайпер. Правда, люди и тут, как в случае со Свистоплясом, дали этому заведению феерическо-демоническое название "Серпантинка", если, конечно, учесть, второе после извилистой дороги значение слова "серпантин", как непременный атрибут всякого бала, в том числе и сатанинского (сатана там правит бал, люди гибнут за металл).
Сколько жизней положено на Колыме за металл, известно одному лишь Богу. Передо мной инвентаризационно-маркшейдерские замеры по Северному горнопромышленному управлению за 42-ой год. В документе говорится, что за 9 месяцев года вскрыто 140 тысяч кубометров торфов. Это значит, что в таком объеме снят верхний слой грунта, чтобы обнажились золотосодержащие пески. Это значит и то, что разработан не просто грунт, а вечная мерзлота, которая в зимние месяцы, а также осенью и ранней весной не уступает по прочности бетону, оттаивая лишь летом не более чем на 40 сантиметров. При этом из 140 тысяч кубов грунта лишь 11 тысяч разрыхлено взрывчаткой, 20 тысяч - экскаваторами, остальные 109 тысяч - мускульным способом, то есть силами заключенных и с помощью тачки, кайла и лопаты.
Техника в те годы уже была: бульдозеры, паровые экскаваторы. Однако их берегли. Ведь механизмы требовали запчастей, горючего, ремонтной базы, а все это ложилось на себестоимость грамма золота. Другое дело - зэк: миска баланды, да брезентовая палатка одна на 70 человек. Правда, если зэк захандрит, придется еще потратиться аж на 9 граммов, ну так не золота же, а всего лишь свинца.
Одной из основных причин устранения первого руководителя "Дальстроя" Эдуарда Берзина была как раз относительно высокая себестоимость грамма колымского золота. Слишком уж либеральничал с "врагами народа". Его преемники, особенно Гаранин, довели себестоимость грамма золота до рекордно низкой цены. Между начальниками горнопромышленных управлений страны даже существовало негласное приватное соревнование: чей грамм дешевле. После Берзина "Дальстрой" здесь был в лидерах. Правда, магаданская бухта Нагаева едва успевала принимать пароходы с живым грузом в трюмах, поскольку "мускульный" способ добычи металла нуждался лишь в крепких мышцах свежих рабов, тех же, кто "износился", ждала живодерня по прозвищу "Серпантинка".
Сколько давала золота Колыма, можно представить по ближайшему к "Серпантинке" прииску Водопьянова. С 34 по 45-й годы, по найденным данным, этим предприятием было добыто 66,8 тонны золота. А таких приисков только у "Дальстроя" было не меньше сотни. О том же, сколько жизней стоило это золото, можно только догадываться. Органы безопасности хранят тут полное молчание и поныне. Да это и понятно, ведь никто до сих пор не отменял действие указа КГБ при СМ СССР за № 108 от 24 августа 1955 г. с грифом "совершенно секретно". В пункте № 1 данного документа сказано: "На запросы граждан о судьбах осужденных за контрреволюционную деятельность к ВМН бывшей Коллегией ОГПУ, тройками ПП ОГПУ и НКВД-УНКВД, Особым совещанием при НКВД СССР органы КГБ сообщают устно, что осужденные были приговорены к 10 годам ИТЛ и умерли в местах заключения. Причина смерти - приблизительная".
И все-таки, мне кажется, можно вывести среднестатистическую себестоимость одного грамма дальстроевского золота. Правда, для этого придется все же поставить промприбор на ручье Снайпер на месте тюрьмы "Серпантинка". Суть расчета проста: на одну чашу весов кладется золотой концентрат, на другую - сопутствующий металл в виде пуль, извлеченных из этого же объема горной массы. Делим полученное золото на количество пуль и получаем себестоимость грамма, к примеру, - 1,12 жизни...
Святослав Тимченко,
собственный корреспондент "Независимой газеты"
Святослав Владимирович Тимченко после окончания факультета журналистики в 1979 году работал в редакции многотиражной газеты "Синегорье", которая выходила на строящейся Колымской ГЭС, а затем в районной газете "Северная правда". Там он собрал уникальный материал о судьбах многих наших соотечественников и там нашел место, где был в конце 30-х годов расстрелян его дед - адъютант генерала Деникина, штабс-капитан Илья Федорович Тимченко-Ярещенко, впоследствии реабилитированный. Теперь на этом месте установлен крест - символ памяти о невинных жертвах террора.
