"Путь пролег на Колыму" (А.Козлов)

Недавно исполнилось 95 лет со дня рождения известнейшего российского ученого, доктора искусствоведения, лауреата Государственной премии СССР Георгия Карловича Вагнера.

Почти целое десятилетие его жизнь была связана с Колымой, куда он 29-летним попал не по своей воле, но выстоял, не сломался и, вернувшись к активной творческой деятельности, оставил после себя богатейшее наследие. Сохранившееся в архиве бывшего объединения "Северовосток-золото" небольшое личное дело Г. К. Вагнера свидетельствует, что будущий доктор искусствоведения родился в городе Спасске Рязанской губернии 19 октября 1908 г.


Имущественное положение его родителей дало возможность юному Георгию беспрепятственно поступить в школу, и затем в одной из автобиографий он писал: "В 1927 году, окончив девятилетку в Спасске, поступил в Рязанский художественно-педагогический техникум, четырехгодичные курсы которого окончил за три года и был оставлен при техникуме преподавателем. Параллельно с 1928 года работал в Рязанском краеведческом музее, куда в 1932 году, оставив техникум, перешел на постоянную работу в качестве научного сотрудника. Одновременно учился на Высших музейных заочных курсах Наркомпроса (Москва). Работая в музее по художественному оформлению экспозиции и истории русского искусства, выполнил, кроме того, работы по договорам с Государственным историческим музеем (Москва), членом-корреспондентом которого состоял до 1937 года, а также с Академией советской архитектуры (Москва). С 1932 по 1937 год написал несколько научно-исследовательских работ по истории русской архитектуры. Одну из них дочитал в архитектурной секции Центрального бюро краеведения Московской области, которая предназначила ее к печати. Арест приостановил эту работу...".

Уже позднее в своих воспоминаниях "Десять лет Колымы за Сухареву башню", опубликованных в № 10 и 12 журнала "Слово" за 1989 г., Вагнер очень подробно рассказал об этом трагическом эпизоде, явившемся поворотным моментом в его жизни. "21 января 1937 года в десять часов вечера, - пишет он, - в дверь занимаемой мной в Рязанском музее маленькой комнаты раздался властный стук. Он не был для меня неожиданностью, так как в Рязани уже шли аресты среди интеллигенции, и один из сотрудников музея - ученый секретарь В. Н. Остапченко - был арестован. Беспокоило другое: как объяснить, что у меня в гостях засиделась близкая знакомая, - можно сказать, друг, только недавно высланная из Москвы за какое-то пустяковое (с политической окраской) "дело". Даже без всякой презумпции невиновности с моей стороны ей предъявят обвинение в связи со мной. А это, несомненно, усугубит ее ссыльное положение. Я решил не открывать дверь, надеясь, что постучат и уйдут. Не тут-то было. Стук раздавался все настойчивей, стало очевидным мое присутствие дома (в окне горел свет), так что ничего не оставалось, как открыть дверь. В распахнутом проеме ее я увидел человека в шинели и в фуражке с синим околышем, а за ним - фигуры понятых. Капитан Костин предъявил мне ордер на арест и обыск. Искать у меня было нечего, так как в комнате не было ничего книжного и вообще бумажного... Все же Костин решил поскорее отправить меня в городской отдел НКВД, чтобы продолжить обыск при понятых (впоследствии я узнал, что была изъята только моя записная книжка). Шофер провел меня к черной легковой машине, стоявшей у ворот, и тут шедшая сзади подруга моя схватила кисть моей руки и поцеловала ее. Это был прощальный безмолвный поцелуй, не свойственный женщинам в обычных условиях. Я запомнил его на всю жизнь. Если гостья моя вышла за ворота, значит, ее не задержали. Это сразу сняло с меня каменную стопудовую напряженность. Остального я уже не боялся. Мне могут не поверить: почему? Разве арест НКВД - это не страшно? Нет, не страшно, когда заранее знаешь, за что тебя арестовали и когда сознаешь, что предъявленное обвинение будет ложным от начала до конца. Тут даже может возникнуть своего рода азарт в борьбе с неравными силами, азарт, свойственный боевым натурам. Я не был такой натурой, но груз безысходности моей борьбы уже давно требовал какого-то облегчения, и вот облегчение пришло в виде ареста".

Арестованного Вагнера стали склонять к признанию того, что он "ругал Кагановича, Ворошилова и других за снос Сухаревой башни и Красных ворот", "не соглашался с генеральной линией и на все имел собственное мнение". Исходя из этих обвинений проходившее затем Особое совещание при НКВД СССР по Московской области приговорило его "за контрреволюционную деятельность" (КРД)на 5 лет исправительно-трудовых лагерей. 12 августа 1937 г. на пароходе "Кулу" он был этапирован на Колыму.

ПРИБЫВ В СТРОЯЩИЙСЯ Магадан и пройдя санобработку, он вместе с другими заключенными был посажен на машину и отправлен в Сусуман. Оттуда уже пешком они по болотистой местности добрались до недавно организованного золотодобывающего прииска "Мальдяк", относящегося тогда к Северному горнопромышленному управлению (СГПУ) Дальстроя. Руководил этим прииском один из бывших первостроителей Магадана М. А. Заборонок, награжденный в марте 1935 г. орденом Трудового Красного Знамени. "Прииск "Мальдяк", - вспоминает Г. К. Вагнер, - тогда представлял едва обжитое место. Стояло два - три рубленых дома для начальства и геологической службы да столько же или чуть больше брезентовых палаток. Нам предстояло построить каркасы для двух десятков палаток, установить столбы электроосвещения, прокопать водоотводную канаву со стороны сопки. Сами мы разместились в одной из существующих палаток да так в ней и остались на зиму... С наступлением колымских морозов работа усложнилась. Земля стала как бетон... Получив пищу в самодельные (из консервных банок) котелки, мы бежали от кухни скорее в палатку, чтобы съесть обед теплым. Хлеб нормировали согласно выработке, от 900 г до 400 г штрафного пайка. Хлеб подчас настолько замерзал на складе, что мы распиливали буханки двуручной пилой. Сейчас мне трудно представить, как это мы могли переносить морозы в 40 - 50 градусов в палатке из одного слоя брезента, "утепленный" изнутри только листами фанеры. Никакой прокладки мхом не было, да и откуда взять мох, когда снег покрыл землю уже на толщину более полуметра. Заранее же заготавливать его было еще некому. В палате с нарами в два этажа стояли и круглосуточно топились две печки-бочки, пожиравшие несметное количество топлива. Сушняк был выбран с сопок еще в начале зимы. Теперь мы срубали полусухие лиственницы и стаскивали их вниз. А к концу зимы очередь дошла и до свежих лиственниц".

Читать такое равнодушно просто невозможно. Однако положение заключенного еще более ухудшилось, заставив практически думать только о выживании, когда он оказался в бригаде штрафников, где были собраны т. н. "нарушители лагерной дисциплины", а попросту те лагерники, которые по самым разным причинам не смогли выполнить или уже не могли выполнять свою дневную норму выработки. Таким "нарушителям" урезалось питание и выдавался штрафной паек, подводивший к окончательной стадии истощения.

Собираясь любыми способами выжить, Вагнер, как и другие заключенные, уже не стыдился собирать отбросы на лагерных помойках, считая, что при 40-градусном морозе все бактерии, содержащиеся в них, наверно, погибают. Благодаря этому, а также постоянному нахождению в движении, собирая воедино последние силы и волю, он дожил до весны 1938 г., но вскоре был вновь арестован. Свирепствовавшая тогда на Колыме т. н. "московская бригада" НКВД СССР проводила чистку среди заключенных, которых обвиняли в "контрреволюционном саботаже" за то, что они не могли полноценно работать.

Арестованный Г. К. Вагнер был доставлен на страшную "Серпантинку", помещен в тюрьму, где неоднократно подвергался моральным и физическим пыткам. Чудом не расстрелянного, его затем отправили на прииск "Нижний Хатыннах". "Вероятно, это был старый лагерь, - вспоминает Георгий Карлович. - На его территории за мощной колючей проволокой виднелись очень добротные бревенчатые здания различного назначения: столовая, больница, клуб и бараки для заключенных... Здесь, на Нижнем Хатыннахе, я пробыл до конца войны".

Направленный на общие работы в забой Г. К. Вагнер надеялся на изменение своего положения заключенного, ибо были случаи, когда представителей интеллигенции переводили на более легкое производство, в лагерную обслугу. Конечно, это происходило лишь тогда, когда возникала какая-либо крайняя необходимость. Тогда уже перевод на новую работу санкционировало высокое лагерное начальство. В конечном итоге это произошло и с ним. Совершенно случайно, когда в лагере требовался художник, узнали о его ранее полученном образовании и назначили на данную должность.

К началу Великой Отечественной войны Г. К. Вагнеру оставалось до окончания срока ровно (без одного дня) семь месяцев. Однако его освободили только 13 мая 1942 года. Теперь он работал на прииске имени Водопьянова, считался вольнонаемным художником по оформлению наглядной агитации. Встречавшийся с ним в то время также уже освободившийся из заключения бывший репрессированный С. Ф. Стародуб в своих воспоминаниях "Во имя памяти" (журнал "Урал", №№ 11,12 за 1989 г.) рассказывает: "Это был очень высокий, худой и тихий брюнет с большими умными и печальными глазами. Я благодарен судьбе, что повстречался и тесно соприкоснулся с человеком всесторонне одаренным... Этот скромный человек пользовался большим уважением у простых людей. Даже начальники относились к нему доброжелательно, с уважением. И вот, благодаря усилиям Георгия Карловича и вытекающим из них распоряжениям замполита Аксенова, я стал жить вместе с художником в отдельной комнате длинного жилого дома... В минуты отдыха он кое-что рассказывал о себе. Окончил Рязанский художественный техникум, потом работал художником-экспозиционером Рязанского музея. Родителей в живых нет. Отец погиб на Соловках, а мать -способная ученица Рахманинова -умерла в молодости. В Москве живут три сестры матери".

Летом 1945 г., по-прежнему работая на прииске имени Водопьянова, Г. К. Вагнер принял участие во Второй Всеколымской выставке изобразительного искусства, где было представлено свыше 1000 произведений живописи, графики, скульптуры, резьбы, фото, художественной вышивки. Согласно решению жюри за портрет бригадира и картину "Лыжница" ему была присуждена 3-я премия в размере 2500 рублей. Есть данные, что Г. К. Вагнер в тот период написал еще ряд картин, на которых запечатлел самые разнообразные колымские сюжеты.

10 ноября 1946 г. начальник прииска имени Водопьянова подписал характеристику. В ней говорилось: "Вагнер Георгий Карлович, 1908 г., ранее судим по ст. КРД, срок 5 лет, освободился 13 мая 1942 г. Работает на прииске имени Водопьянова с 4 июня 1942 г. художником. К работе относится хорошо, имеет ряд благодарностей. Дисциплинирован". Это была последняя колымская характеристика Г. К. Вагнера, сохранившаяся в его личном деле. Вскоре после этого он стал срочно собираться для выезда на "материк" и отбыл из бухты Нагаева на пароходе "Джурма" 25 января 1947 г.

Вернувшись вновь в Рязань, Г. К. Вагнер стал опять работать в художественном музее. 19 января 1949 г. он был еще раз арестован и сослан в поселок Бельск Красноярского края. Находясь в ссылке, работал грузчиком, участвовал в геологических экспедициях. Окончательное освобождение к нему пришло 10 июля 1954 г. После этого при содействии известного советского археолога Л. П. Окладова он смог вернуться в Москву и устроиться лаборантом в Институт археологии Академии наук СССР где проработал больше четырех десятилетий.

ЗАНИМАЯСЬ ИЗУЧЕНИЕМ древнерусского искусства, он в 1968 г. одновременно защитил кандидатскую и докторскую диссертации по владимиро-суздальской скульптуре. Спустя 12 лет за четыре монументальные работы - "Белокаменная резьба древнего Суздаля", "Скульптура Владимиро-Суздальской Руси", "Скульптура Древней Руси", "Мастера древнерусской скульптуры" - был удостоен золотой медали Академии художеств СССР. В 1983 г. ему вручили Государственную премию Союза ССР. Еще спустя семь лет его картины колымского периода демонстрировались на московской выставке "Творчество в лагерях и ссылках".

За весь период своей творческой деятельности Г. К. Вагнер издал около 200 своих научных трудов, часть из которых публиковалась и за рубежом - в США, Испании, ГДР. Например, его уникальная работа "Старые русские города". До самых последних дней жизни он продолжал работать и умер в 1995 г., не дожив несколько лет до своего 90-летия.

Александр КОЗЛОВ, старший научный сотрудник лаборатории истории и археологии СВКНИИ ДВО РАН..