Школу закончил в г. Сусуман, институт - в Москве, живёт на Украине в г. Черкассы; член Союза писателей России; рассказы, повести, стихи помещались в журналах:
"Москва", "Образ", "Воин России" (Москва);
"Тёмные аллеи" (Харьков);
"Странник" (Саранск),
"Радуга" (Киев),
"Океанский проспект" (Владивосток),
"Новый журнал" (Нью-Йорк),
Олег Слепынин "День в Святогорье"
1. УТРО
- Вставайте, мальчики, вставайте!.. Уже девять!! - голос пролетал снизу через чердачный люк. Это проснулась и забеспокоилась бывшая жена Николая, моего приятеля, благодаря которому я и попал в Пушкинские Горы.
Николай провернулся в своей раскладушке со спины на бок, открыл и смежил очи и подтянул одеяло к виску. Очевидно, я последовал его примеру, потому что через полчаса хрипловатый голос Лены, взлетев к нам на чердак, вновь оказался неожиданным.
- Ну что же вы!.. Я уже и к монастырю сбегала. Там не пускают, оцепление... Говорят, всё перекроют, чуть ли не Ельцин приедет.
"Здравствуйте!" - сказал я себе слово-паразит и проснулся.
Дело в том, что для меня было бы немыслимым не прийти на литию (что ж тогда и приезжать-то было!) Именно поэтому вчера, в день приезда, я и в монастырь не стал всуе подниматься, узнал: лития на могиле раба Божьего Александра - в одиннадцать ноль-ноль. Вот и зарифмовалось: 06.06.1999.11.00. А то единица тысячелетия в этой сложной схеме смотрелась как-то сиротливо.
- Встаём, - не сразу ответил я.
- Как хотите! - Лена не расслышала, а может, какое-то неведомое мне соображение заставило её произнести эти слова. Дверь внизу на веранде стукнула. И калитка взвизгнула... Ушла.
Николай перевернулся с бока на живот и натянул, выкинув из-под шеи руку, одеяло на затылок.
Я медленно выделился из раскладушки (с неё резво не вскочишь) и посмотрел на свои кроссовки, посмотрел как на пыточное орудие: за вчерашний долгий день они таковыми выявили себя вполне. Кроссовки и теперь, с жадностью выставив белёсые дёсны, ждали услады.
Этот дом в Пушкинских Горах вместе с хозяйкою Клавдией Васильевной достался Николаю и Лене неделимым наследством от их молодости.
Клавдия Васильевна, старушка чрезвычайно добрая, определила нас на чердак. Про оплату она речь заводить не стала, лишь тактично пожаловалась: "Пенсию задерживают всё и задерживают". Когда ещё в поезде "Луга-Псков", в поезде разболтанном и грязном, словно б из-под блокадной бомбёжки, Николай сказал, что спать придётся на чердаке, я вслух подумал: "Может, в монастырь попросимся?"
Но вот лишь только просунул я голову в люк и увидел золотистое огромное пространство чердака, куда солнце, казалось, втекало прямо через оба окна - с противоположных (чего и не бывает) сторон, увидел беленько застеленные раскладушки и почувствовал, как вкусно пахнет сеном, то ясно стало, о лучшем обиталище и мечтать не стоит.
Средь этого сладостного запаха сена я и проснулся.
С Николаем Чернецким я познакомился в славном украинском городе Ч., куда его занесли очень личные жизненные обстоятельства. В молодёжной газете мне привелось заниматься анонимным поэтическим конкурсом. Николай активнейше поучаствовал, поражая жюри нечеркасскостью поэтических изысков и нарядностью псевдонимов. "Николай Нидвораев" - один из них. И действительно, как открылось, у него ни кола, ни двора, но осколки семей в Питере и ещё где-то.
Горазд он оказался урифмовывать происходящее. Сценки и ситуации, приправленные добродушной иронией, ловко помещались им в стихотворные столбцы. И лирика его бытийно-пейзажная на литературолюбивых моих приятелей произвела приятное впечатление. А ещё он чудил: ел грибы древесные, совершенно подозрительные, босиком хаживал, не пил (вообще), ну и н курил. И ежегодно приезжал в Пушкинские Горы.
Несколько раз он говаривал, видимо, вкладывая в это какой-то смысл, что здесь он обычно всегда ходит босиком.
"Что ж, - теперь подумал я, - совпали наши интересы." И я без глубоких угрызений вставил стопы в его шлёпанцы.
2. МОНАСТЫРЬ
Действительно, у Анастасьевских монастырских ворот, на которые я вышел, стоял крепкий худощавый парень, десантура, серьёзно экипированный. "Ладно, - решил я безсуетно, - не стоит печалиться: излишняя печаль ведёт к чрезмерному знанию!" А я и так знал, что в 11-00 буду в монастыре. Отчего-то во мне объявилась такая уверенность. Уверенность, конечно, могла и не оправдаться. Но это уже не имело значения: настроение стало радужно-приподнятым.
Вдоль монастырской стены я двинулся к главному входу, к Святым воротам. Прямо под Успенским собором, под массивной белой стеной приткнулась машина телевизионщиков; провода, сплетясь на тротуаре, уходили вверх. У телевизионщиков - у каждого - на лацкане розовела аккредитационная карточка: "Пресса".
Около главных ворот царило оживление - омоновцы, армейские, в штатском, кого-то пропустили, кого-то развернули. Я достал удостоверение члена СП России. Армейский с энтузиазмом ухватился за красную книжицу...
Несколько дней назад, в Петербурге, я как-то уже пробовал ею воспользоваться.
Николай вергилил, водил Петербургом, впрочем без всякой системы, без всякой нумерации кругов. Случайно прикоснулись мы и к безднам города, и в выси заглянули. Денег, если помягче выразиться, у нас было мало. А цены на всех бирках в округе вели себя двояко. С одной стороны они скромно изображали из себя арифметические величины, а с другой - подмигивали, корчили рожи и показывали язык.
При ничтожности наших капиталов время мы посвящали достойнейшему: беседам.
Тема одной из бесед была такова: "Прилично ли человеку хаживать по мемориальным усадьбам (квартирам)?"
Один из нас пытался сформулировать ту мысль, что без приглашения хозяина расхаживать по его квартире (или усадьбе) как-то и неловко.
- Себя поставь на место Пушкина, - попросту предложил я Николаю. - Вот придут к тебе в дом без твоего ведома и начнут в каждую щель нос совать...
- Да... - протянул он. И я понял, что он не против такой перспективы. - Только вот дома нет, - развёл он руками. - А они всё-таки приглашают нас в свои квартиры своим творчеством!
Вот тут у нас на бесцельном пути оказалась квартира любимого нами Ф.М. Достоевского.
- Так что, приглашал своим творчеством?
- Сейчас узнаем.
Спустились в вестибюль; приткнулись к кассе; приценились. Н-да, в планы не входило.
- А по удостоверению Союза писателей - правда нас двое, а оно одно - пустите?
Кассирша, женщина интеллигентная, страдающая, кажется, от язвы, сообщила, болезненно морщась, что бесплатно они пускают лишь работников культуры.
Неприятно задетые, но и в несколько приподнятом настроении, мы покинули таинственный музей, удостоверившись в очередной раз, что отсутствие денег иногда даёт гораздо больше, чем их наличие.
У монастырских ворот моё удостоверение изучили быстро. Объяснять ничего не стали, лишь проговорили: "Нет, нет, нет", отстраняя от калитки.
Тут в толпе возник величественный Валерий Ганичев во главе "официальной писательской делегации". Он, в отличие от вчерашнего, как-то холодно со мною поздоровался. И мне пришло в голову, что он никак не хочет, чтобы кто-то посторонний, например я, стал напрашиваться к нему под крыло. Сказать правду, мысль подобная (что увидев меня, махнёт рукой, мол, вперёд!) да, мысль такая во мне жила, но жила она лишь какие-то ничтожные секунды, после чего к своему позору и сдохла. Писатели прошли. Кажется, не все верили своему счастью, что их восприняли всерьёз и пропустили.
"Даже интересно, - сказал я себе, - как же это мне-то удастся пройти?"
Народа у входа в монастырь скапливалось всё больше и больше. Густело и военных. И я решил вернуться к дальним, Анастасьевским воротам. В кармане у меня имелось ещё и корреспондентское удостоверение украинской газеты "Молодь Ч." Удостоверение это (Посвiдчення) я как-то постирал вместе с рубашкой. Мыльная вода прошла, нашла лазейку, под пластик. Пришлось пластик разрезать, высушивать-проветривать...
В результате картонка сгорбилась, печать обморочно побледнела, а подпись редактора... Думаю, что лучше "Лотоса" - порошка ещё не придумали: сквозь пластик выводит чернила. Видок у документины был ещё тот! Такие удостоверения, пробитые пулями, хранятся в школьных музеях... Но зато на обратной стороне белой картонки как было ярким золотом напечатано на разных языках (и даже на русском) "ПРЕССА", так и осталось первозданно.
Часовой повертел "Посвiдчення N 16", потряс головой и совершенно серьёзно кивнул: "Проходите". Впереди на тенистых монастырских дорожках маячили новые посты. "Похоже, - соображал я, - они здесь для того, чтобы лечь костьми на пути террористов, если те влетят на машине через ворота." "Кто это?" - услышал я относящееся ко мне. "Пресса", - очевидно ответили любопытному. Я шёл делово, помахивая фотоаппаратом. И вот уже ступеньки - взлетел, храм, лица огнями свечей вышиты... Панихида служится о рабе Божьем Александре, сумрак, ладан, теснота, хорошо-то как!..
Приложившись ко кресту, обошёл собор; за алтарём гробница: "Александр Сергеевич Пушкин". На меня смотрела Людмила Мирошниченко, женщина красивая и восторженная, с красными цветами и в обширной шляпе. "А я без цветов, - сказал я." - "Давайте мы вдвоём мои положим", - сразу предложила она.
Наши цветы мгновенно растворились в цветочном холме. "Меня прямо распирает от радости! - говорила Людмила. - Дожили! Праздник... Я вам сейчас стихи почитаю..."
Это по-русски - и цветы не думая отдать и стихи на ухо случайному человеку читать... За эти дни, верно, она десятку людей так стихи читала.
Поговорили, познакомились.
- О Украина, - она сочувственно покивала головой, поправляя одновременно и шляпу и очки. На лице её была искренняя боль. - У меня такая же ситуация, я в Коми одна...
С нею можно проговорить и сутки напролёт. А можно б на этом и расстаться: всё родство высветилось в мгновенном понимании друг друга. Так, наверное, вояки разных фронтов, сойдясь на панихиде... Именно так: я временами ощущаю себя ратником Поля Куликова, как, верно, и многие здесь.
"Молитесь, родные, по белым церквам.
Всё навье проснулось и бьёт по глазам."*
Ангела Хранителя Вам, Людмила!..
Вот появилось священство. Впереди владыка Евсевий, архиепископ Псковский и Великолукский; празднично, в золоте. День воскресный, день рождения Пушкина... Мы посторонились, пропуская священство и хор... И тут вот что-то произошло. С противоположной, левой стороны могилы возникло какое-то вращение, там образовались опрятно одетые молодые люди, в их среде в свою очередь возникло завихрение и из него возник первый министр С. Степашин. Значит, одиннадцать ноль-ноль, предположил я. Нас с Людмилой оттеснили. Инопланетные головы телевизионных камер с любопытством стали внюхиваться в происходящее.
Тут же возникли известные лица. Депутат-жириновец А. Митрофанов, псковский губернатор Е. Михайлов, артист М.Казаков...
Речь о Пушкине завёл культуролог Панченко, в записной книжке о нём осталось: "левак"**. Пока он говорил, я присматривался к лицам. Бесспорно, из всех выделялся Михаил Казаков. На нём была какая-то невиданная - яркая и асимметричная, как бы лоскутная, кофта (или рубаха?). Когда началась лития, вид артиста стал выражать: ну и скука! На толпу, находясь чуть в отдалении за свитой министра, он то одним глазом поглядывал, высоко вскидывая острый нос, то другим. Он был независим и раскован... До такой степени, что случись мне быть живописцем, я б непременно изобразил его в образе "как нога на ногу". То есть именно в этих двух ногах и был бы весь портрет, ничего более, вальяжно, надменно, чопорно, гордо.
Артист - это художественно.
Вчера в Пушкинском научно-культурном центре (НКЦ - как все здесь называют) Казаков читал... Вот что интересно, так ведь ему удумалось составить и вычитать программу, что Пушкин вышел надменноглазым русофобом... Но другие читали со сцены - получалось как раз наоборот. Этакая битва внутри Пушкина... Но за "Осень" артист сорвал вполне заслуженный аплодисмент, там сквозь манерность чтения живое и огненное из строк брызнуло, как от прорыва циркулярки-солнца...
Охранники напряжённо посверкивали по сторонам, готовые прикрывать, стрелять, крушить...
Когда примечаешь такую настороженность, такую серьёзную охрану средь мирного праздного люда, прямо вдруг протестно и подумаешь: вот задайся кто целью - и стоял бы на моём месте человек, у которого б на запястье не фотоаппарат "Praktica" болтался, а граната РГ-42...
Вот же мысли лезут, вот же грех какой! И это при том, что к С.Степашину-то и неприязни нет. Точно отмечено, не лучшие чувства и мысли рождаются в магическом поле власти. Похожая мысль, помнится, возникла, когда попал я на 400-летие Богдана Хмельницкого под Чигирин, в Субботов. Я стоял чуть на возвышении. Кучму водили по огромной осенней площади буквально как диковинного зверя, многосотенная толпа, словно жгуты чёрных волос, бурлила за ним, огибая его, кто-то бежал, кто-то подпрыгивал...
Кучма к тому моменту уже надул всех, кто за него голосовал: он издал свой первый указ. Но тот указ не был, как обещалось, указом "О придании русскому языку статуса официального". Президент-кидала приблизился. Взгляды наши встретились. В глазах его застыл звериный ужас существа, выведенного из уютного зоосада. В руке у меня бессмысленно подрагивал прут...
Лития и митинг закончились. Спускаясь по лестнице, я нагнал Владимира Бондаренко, представился. Он сказал, что помнит, знает, чем тихо меня и порадовал, а в довершение предложил прислать что-нибудь в "День литературы" и охотно согласился сфотографироваться у колодца...
Объяснимо ли желание сфотографироваться ощущением праздника, когда ясно чувствуешь, что все любят всех?
За Святыми воротами меня поджидали Николай и Лена.
- Я проспал, - признался Николай. - Пришёл - не пустили.
Он был в своих кроссовках...
- Поднимусь к Пушкину, - Лена развернулась и вошла как вкатилась в сумрак ворот. Она была полновата и полноту её нисколько не скрадывал трикотажный физкультурный костюмец с линялыми белёсыми разводами, словно б костюмцем этим вытирали остатки мела с доски.
- Сейчас в Михайловское пойдём, на поляну, - Николай заглядывал в ворота.
- Мне бы домой зайти, альманахи взять...
Мысль была: для укрепления наших финансовых возможностей, попробовать заняться распродажей "Новых страниц".
Этот альманах мы издали в Черкассах год назад, в девяносто восьмом; на снежной обложке Николай Гоголь работы Юрия Селиверстова. Думали, что в девяносто девятом, нынешнем, сделаем второй выпуск, на обложке которого будет селивёрстовский Пушкин.
Гоголь на первом выпуске был аргументом в дискуссии.
- Зайдём, возьмём, - Николай умчался вслед за Леной.
___________________________________________
* Из стихотворения Юрия Кузнецова "Поединок".
** левак - в наше время, очевидно, совсем не то же, что "левый".
___________________________________________
3. ДОРОГА В МИХАЙЛОВСКОЕ
От турбазы через лес вышли мы к опушке, где вчера средь деревьев стояли какие-то зелёные военные машины. Со смущенным косноязычием Николай вчера предупредил: с этого места... вот сейчас за деревьями... отсюда вид... Подразумевалось: за соснами вид красивый. Сказал, слово молвил... В привычной жизни за каждым словом иногда чудится глубина толщиной в роман.
Но слова, описывающие чувства, часто кажутся не толще плёнки мыльного пузыря.
Николай хоть и слово молвил, но и не сильно впечатление смазал.
Занавес сосен ушёл, дали многоцветные открылись; я словно б вдруг взлетел, в несущемся дельтаплане оказался! Тут равно близки и небо и земля... Небо, почти мраморно вымощенное облаками, проходило прямо над головой, стелилось над зелёными линиями оврагов и холмов, над тенями и солнечными пятнами - к ленточке чёрно-синего леса. Там, где-то над Михайловским, смыкается небо с землёй...
Я восхитился: небо, как на родине моей, на Колыме! Николай потом урифмовал в эпиграммку этот возглас...*
__________________________________________
* Для отчётливости портрета Николая, нужно, наверное, озвучить её:
"Населяя степи Украины,
Романтичен геть не по годам,
С грустью поэтической Слепынин
Вспоминал родимый Магадан.
И приехав в Пушкинские Горы,
Восхищая гибкостью ума,
Восторгался: - Дивные просторы!
Чудный вид! Ну просто - Колыма!"
Но это будет позже. Я замечу ему, что рифма на фамилию нехороша. Он отзовётся почти сразу:
"Срифмовал: "Украина - Слепынин"...
Рифма слабая, что говорить.
Он с декабрьской рифмуется стынью -
Да препятствует южная прыть.
С ним легко рифмовался бы "спиннинг",
И адепт православных идей
Назывался тогда бы "Слепынинг" -
Но тогда бы он был иудей...
Вот зовись он хотя бы "Слепыний" -
Мудр и благостен не по летам,
Был созвучен бы гордой латыни,
Как Светоний какой-нибудь там."
Эпиграммы эти явятся, когда нынешний день светозарный закутается в другие дни, словно в шубу, светясь сквозь...
________________________________________
Облака, само русское небо - как ладонь над глазами странника...
Сегодня весь этот гигантский объём далей был заполнен солнцем. Каждая травинка земли, всякая точка в воздухе содержали его целиком, круглое, ясное.
По посёлку и лесу мы шли таким порядком: Лена впереди, следом за ней Чернецкий, а я - шлейфом. Двигались мы с нарастающей скоростью, я отставал. Николай циркулировал между мной и Леной.
- Тут надо быстро ходить, - учил меня Николай.
- Для чего? - отвечал я, имитируя прибавление шага.
- Чтобы всё успеть, нужно либо надолго сюда приезжать, либо быстро ходить.
В шлёпанцах мне было легко идти. Но спешить никуда не хотелось.
- А куда нужно успеть, куда опаздываем? - Я не мог понять, о чём речь.
- В Михайловское, Савкино, - стал терпеливо объяснять Николай, - в Тригорское, Петровское, повидать художника одного, других знакомых...
- Я не заблужусь, - заверил я его. - Идите.
И они - умчались.
Солнечное небо накрыло всё зримое куполом тишины. Под ногами мягко развернулась желтоватая дорога и убежала вдаль меж полей. Всюду - и дальше и ближе ко мне - появились люди, идущие в сторону Михайловского. Несколько человек меня тут же и обогнали. Но и я шёл, как оказалось, не тише всех. Нечаянно я нагнал молодого человека богатырского роста. Он катил за собой в нарядной коляске младенца. Обгонять мне никого не хотелось. Ребёнок спал, солнце золотым жарким платком накрывало его лицо.
- Ему солнце прямо в лицо, - проговорил я. - Может, развернуть коляску?
- Что вы! - простосердечно улыбнулся молодой человек. - Он любит солнце, привык так спать.
Разговор наш завязался совершенно естественно. Я не мог промолчать: у меня младшее дитя подобного же возраста. А он не мог без улыбки ответить: характер такой.
Он тут же рассказал, что родом из соседней деревни. Вырос в Пушкиногорье, во Пскове закончил строительный факультет и теперь работает в соседнем районе прорабом. Работает у частника, платят. В Пушкинские Горы он приезжает к родителям на выходные. Сейчас за завтраком увидел по телевизору Степашина и решил прогуляться в Михайловское.
- Мы уже вчера тут шли утром... - Переключился вдруг он на иное. - А здесь - вот интересно! - Он показал через золото одуванчиков на поле, на холм слева. - Воздушные шары. Все разные, цветные...
- Разные? - Я с усилием заставил себя поинтересоваться подробностями (говорить не хотелось, здесь и просто дышать - счастьем было). - Ну, например?
- Одна - в форме, - он чуть смутился, - бутылки водки.
- Реклама, - догадался я. - А какой водки?
Он ответил. И я зримо увидел этот, ныне пустынный, желтовато-зеленый холм с деревцами с левой стороны, заставленный монгольфьерами диковинных фасонов и расцветок.
- А вон там, - он показал - коровы паслись...
На взгорке, у края деревеньки Бугрово теперь пасся большой пепельный конь, обмахивался хвостом.
- Какие?
- Обычные, коричнево-белые, пятна такие... Когда шары стали взлетать.. У них двигатели, форсунки... Такой рёв! Думал, коровы разбегутся. А они - только морды к шарам повернули. Первый шар над ними полетел, туда, в сторону Кириллово, они развернулись - и за ним... Прямо как табун лошадей - галопом...
На этом же месте вчера Чернецкий рассказывал мне о своём давнем путешествии в Крым. Он был с приятелем и двигались они как придётся - где автостопом, где пешком. Однажды ночью (дело зимой было) они забрались в случайный поезд. Приткнулись в пустое купе. Приятель лёг на нижнюю полку, тюками белья обложился. А Николай залез в багажную полость над входом и там упаковался в свой спальный мешок. Проводница их обнаружила утром. Точнее, не обоих, только приятеля. Как водится, шум подняла. Заглянула в багажный отсек: "А это ещё что за барахло?!" Ухватилась за угол спальника - и на себя. Николай был закрыт на молнию изнутри и понял, что зацепиться не успеет, рухнет вниз головой. Капюшон с лица его поехал, и он надумал изобразить мертвеца, приоткрыл рот, вытаращил глаза... - Вопль был, - рассказывал Николай, - что называется - Маргарита свиста не услышала. Крик был за пределами восприятия...
И всё это и многое иное проходило через меня к Михайловскому сельцу. И сгорало многое тут же.
Всё стремилось к Михайловскому, зримыми пунктирами были движущиеся люди... Каждый, как оправдание своей жизни, нёс своё. Попутчик мой вёз в колясочке сына, я помахивал пакетом с "Новыми страницами", в которых жила моя повесть "Русь-Колыма"...
Мы распрощались в Михайловской роще на многолюдной аллее под высоченными соснами, пожали крепко друг другу руки.
- Счастливо! - проговорил я, вбирая в себя его крупное светлое лицо. Отпуская руку, спросил его имя. Он ответил.
Имя его, к теперешней моей досаде, по поговорке, влетев в одно ухо, вылетело в другое и растаяло в многоголосье леса.
Младенец, разметавшись в коляске, спал.
- Счастливо.
А я и был абсолютно счастлив.
Не знаю, как бы выразить это ощущение спокойного солнечного счастья и пронизывающей всё благодати... Так бывает в храме после Литургии, когда присутствие Духа Святого с тонкой радостью ощущается въяве. Здесь нет зла и все открыты друг другу, здесь нет нелюбви и смерти. Здесь как бы и времени нет. Потому что время - это род огня, незримого, очистительного, божественного. Здесь всё очищено, этот день - Русский Рай... Рай это не место и не время, это Дар Господний. Кажется, такова и этимология - дар. Или одна из этимологий. Шли не к Пушкину, идя к Пушкину, тут парили в дарованном Господом владении. Так ощущалось.
Все печали и скорби остались за границами этого дня.
Вот и муж нашей хозяйки Клавдии Васильевны...
Он болен, кажется, смертельно, совсем не встаёт. Николай про него как-то рассказывал, ещё здорового, любившего выпить: прочитал за жизнь две книжки - но фило-ософ, повторяет из года в год : "Правильный писатель Гоголь: как подметил, что мужики говорят о колесе - доедет ли до Казани. Тупые русские мужики!" И вообще всё в России плохо - было, есть и будет...
Мужа Клавдии Васильевны я видел лишь мельком в полупотёмках, лежащим в пышной белизне постели: впалые бритые щёки, худое онкологическое лицо.
Лежал он в кухоньке. Я зашёл за водой. Он вдруг с воодушевлением заговорил: "Вот у русских фамилии! Полежаев, например! Потому что полежать любят, ленивые..."
Его жизнь, его болезнь остались за границами шестого июня...
И ещё вот.
Разместившись вчера у Клавдии Васильевны, мы отправились на концерт в НКЦ. Путь наш лежал через лесок. Пьяноватый встречный парень, ведомый приятелями и подругой, попросил закурить. Отказом он был так разочарован, что вдруг и взорвался - осколки злобного мата просвистели через кроны сосен.
- Видишь, - усмехнувшись, сказал Николай, когда конфликт был исчерпан, - тянется народ к Пушкину! Ведь доехать же надо было.
И развеялась эта картинка перед границами русского рая: мат - запах ада...
4. ПОЛЯНА
Поляна - скромно сказано, очень скромно. Тут можно б и хороший аэродром разместить. Во всяком случае, белый павильон эстрады, затерявшийся у противоположной опушки леса, смотрелся не крупнее, чем мяч, утонувший в траве футбольного поля. Чтобы добраться до эстрады, нужно сначала дойти до ярмарки-городка, где на сборных прилавках, на раскладушках и в палатках разложены кафелем книги и альбомы, заставлены матрёшками, где бойко, с очередями, торгуют пирожками и пивом; пройти, искушаясь, через всю эту пёструю толчею, пересечь травянистое пространство, где в мураве под нежарким солнышком расположились, как цветы, кружками компании, перекусывают, отдыхают, но и прислушиваются, что приходит через чёрные кубы динамиков; и наконец влиться в обширный полуэллипс людей, облепивших бело-колонный павильон.
Скачать полностью:
В некоторых других журналах, альманахах и сборниках, в т.ч. в переводах на английский, немецкий, украинский языки; эссе, очерки, культурологические исследования регулярно печатаются в авторитетном киевском еженедельнике "Зеркало недели" (www. rambler.ru, "Зеркало недели", Олег Слепынин).
Повесть "Русь-Колыма опубликована в альманахе "Новые страницы", Вып. I, 1998 г., г. Черкассы, а также в журналах: "Новый журнал" N 220, 2000 г. (Нью-Йорк) и "Дальний Восток" N 7-8, 2002 г. (Хабаровск).
Украина, 18008, г. Черкассы, ул. Смелянская, д.106, кв. 59.
Олег Семёнович СЛЕПЫНИН.
E-mail: sos55@mail.ru или slog@yahoo.com.ua
Тел. в г. Черкассы (Украина) 637-097
