Посвящаю сыновьям Виталию и Игорю, для которых Колыма стала Родиной... С чего начинается Родина для них? Пусть рассудят сами.
Автор
Глава первая
В мае 1932 года я был призван в танковые войска по партийно-комсомольскому набору через Горловский райвоенкомат Донецкой области. Стал служить во 2-й отдельной механизированной бригаде, некоторое время в 1934 году исполнял обязанности адъютанта для особых поручений при командире-комиссаре бригады полковнике Иване Дмитриевиче Васильеве.
В апреле 1934 года бригада была переформирована и передислоцирована из Киева в Уссурийск на Дальнем Востоке. Целый месяц тащился наш эшелон через всю Россию. Наконец, прибыли на место назначения. Согласно приказу в состав бригады вошел и 26-й отдельный танковый батальон, который был дислоцирован здесь ранее.
Через несколько дней после прибытия комбриг вместе со штабом бригады совершил смотр, инспекцию и прием в состав бригады этого батальона. Помню, как докладывал командир батальона командиру-комиссару бригады, особенно запомнился он мне тем, что на его груди сверкал орден Красного Знамени, что в то время было большой редкостью. Потом мне приходилось по делам службы общаться с Яковом Емельяновичем Гладких, и я узнал, что он был участником "железного потока", описанного замечательным советским писателем Александром Серафимовичем. Гладких, ставший прототипом Алексея Приходько, служил адъютантом у Ковтюха и за боевые заслуги был награждён этим орденом.
В 1937 году, узнав о том, что Ковтюх арестован как враг народа. Гладких из Уссурийска послал телеграмму на имя Сталина, в которой протестовал против ареста Ковтюха, считая это возмутительной провокацией против своего бывшего командира. Через несколько дней после отправки телеграммы Гладких и сам был арестован, и тоже как враг народа.
О дальнейшей судьбе Якова Гладких мне поведал его родной брат Андрей Емельянович через много лет, в 1949 году, когда я был уже начальником, а он моим заместителем на прииске "Беличан" Западного горнопромышленного управления Дальстроя. После многомесячного следствия с применением пыток и надругательств Я. Е. Гладких был осужден на пять лет лишения свободы по статье 58-10 (контрреволюционная пропаганда) и весь срок "от звонка до звонка" отработал на лесозаготовках в Карелии. В 1957 году он был реабилитирован, ему вернули орден Красного Знамени и военное звание майора. Остаток дней своих он провел в родной станице Каневской на Кубани, здесь он и похоронен.
В начале 1937 года во 2-й отдельной механизированной бригаде, дислоцированной в городе Уссурийске, начались массовые аресты командно-политического состава. Каждый день в подразделениях бригады проходили митинги с сообщениями о разоблаченных и арестованных врагах народа, а 2 августа был арестован и я, лейтенант этой бригады Стародубцев В. Г. Мне предъявили обвинение по статье 58-1 "б" - измена родине, совершенная военнослужащим. До декабря велось так называемое следствие - с применением физического воздействия, моральным унижением и посулами освободить, если я i подпишу протокол допроса, составленный следователем. Из меня "выколачивали" признание моей вины и показания о якобы известных мне фактах контрреволюционной деятельности нашего комбрига полковника Васильева Ивана Дмитриевича, оказавшегося, по словам следователя, искусно замаскированным врагом народа. Никаких признаний и показаний от меня не добились.
Пройдет четыре с половиной года, я уже отбуду свой срок и выйду на свободу. В конце мая 1942 года, когда я вернулся из рейса в Магадан и, сдав путевой лист и документы к нему, намеревался поставить машину на ТО-1 и отправиться отдыхать, кто-то (я даже не успел разглядеть лицо этого человека) сунул мне записку. Развернул ее и прочитал: "Лейтенант, если можешь, помоги - дохожу. Работаю шурфовщиком в Челбаньинском разведрайоне". Подписи не было, но мне ее и не надо было, почерк моего комбрига Васильева Ивана Дмитриевича я еще не забыл. Немедленно развернулся, заехал в общежитие, собрал все, что у меня было в тумбочке из еды и курева, и поехал к хорошо знакомому мне Челбаньинскому разведрайону. Это в 12-ти километрах от Сусумана, по трассе на Аркагалу. Подъезжая, увидел в километре от трассы большую группу заключенных, работавших на проходке разведочных шурфов (в шестидесятые годы здесь будут стоять драги прииска им. Чкалова). Тут раздался окрик часового:
- Стой! Стрелять буду!
Остановился, попросил позвать начальника конвоя. Подошедшему сержанту представился, сказал, кто я. Оказалось, что он читал в газете "Советская Колыма" статью обо мне и брате Игоре, в которой рассказывалось о наших стахановских методах работы. Видимо, поэтому он отнесся ко мне с доверием. Угостил сержанта "Казбеком" (для упрочения доверия) и рассказал о цели приезда. Он подозвал бригадира заключенных, и тот рассказал, что знает о посланной мне записке и, более того, сам принимал участие в ее пересылке, но... Васильева И. Д. в бригаде уже нет - два дня назад, ночью, его забрали из барака, где проживает бригада. Бригадир тогда же высказал предположение, что "этот танкист в высоком чине" уже едет на фронт. Предположение как бы подтверждалось ходившими в то время слухами о том, что в некоторых лагерных подразделениях отдельных заключенных "выдергивали" - по личному распоряжению Сталина - и возвращали им их воинские звания. Потом это подтвердилось, помните, и в романе Константина Симонова - на примере Серпилина.
Видимо, судьбе было не угодно, чтобы состоялась еще раз моя ж встреча с командиром. Отдал я бригадиру все, что привез для Васильева, и уехал. А Васильев И. Д., кажется, промелькнул для меня в последний раз в нескольких кадрах кинофильма "Третий удар" как командир танкового корпуса в боях за Мелитополь. Но этот фильм я видел уже после войны.
А на следствии в 1937-м, поскольку доказать обвинение в измене родине не удалось, против меня было сфабриковано новое "дело", теперь уже подпадающее под действие статьи 58-10 (контрреволюционная пропаганда). Нашелся и свидетель - некто А. Карбовский, пом. начальника политотдела бригады по комсомолу. 11 декабря 1937 года состоялось закрытое заседание военного трибунала Приморской группы Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии, на котором меня приговорили к семи годам лишения свободы с последующим поражением в правах на три года, лишили воинского звания.
До мая 1938 года я содержался в тюрьме города Уссурийска в ожидании результата рассмотрения кассационной жалобы, отправленной в Военную коллегию Верховного суда
СССР. Ее определением от 23 мая 1938 года срок лишения свободы был мне снижен до трех лет с формулировкой "ввиду нецелесообразности столь длительной изоляции от общества", снижен был и срок поражения в правах - с трех до двух лет. Но понадобилось еще почти двадцать лет, чтобы признать мою полную невиновность в каких-либо преступлениях - 12 апреля 1957 года Пленум Верховного суда СССР отменил и приговор военного трибунала Примгруппы войск ОКДВА, и определение Военной коллегии, я был полностью реабилитирован. Но до этого момента еще предстояло дожить.
Через несколько дней после объявления мне определения Военной коллегии я был этапирован на пересылку Севвостлага, на "Чуркин мыс". Пройти это "адово чистилище", выжить и не потерять человеческий облик помогло то, что я влился в среду бывших военнослужащих - танкистов, летчиков и моряков - численностью в 25 человек. Группа сосредоточилась в углу одного из бараков. Была занята "круговая оборона", круглосуточно, сменяя одно другое, дежурили звенья по пять человек, они пресекали все попытки блатарей и лагобслуги нарушить наш "суверенитет" и обокрасть кого-либо из нас.
После посадки на пароход мы сохранили целостность нашей группы, организованно, на всю группу, получали пайки, питьевую воду, баланду и делили их, сообразуясь с физическим состоянием каждого. Более ослабленным выделялся лишний глоток воды, сухарь. Возглавлял нашу группу капитан-лейтенант Тихоокеанского флота по имени Борис (своей фамилии он не назвал). На пересылке в Магадане всех "рассортировали", направили в разные этапы, и больше нам не пришлось ни встретиться, ни узнать что-либо друг о друге.
После 15-суточного плавания пароход "Дальстрой" (столь большая длительность рейса объясняется тем, что был заход в Петропавловск-на-Камчатке, где с палубы были сгружены катера и другие крупногабаритные грузы) причалил к пирсу порта Нагаево. Началась выгрузка из трюмов около восьми тысяч заключенных, доставленных этим рейсом. Увиденная на пирсе картина и сейчас стоит перед глазами: отвесная сопка, стекающая с нее вода - и лежащие кругом люди, пьющие воду из кюветов и луж под ногами. До прибытия парохода в бухту Нагаева его пассажирам трое суток совершенно не выдавали питьевой воды и никакой пищи. Попытки конвоя построить заключенных в колонну, несмотря на команды, стрельбу, рычание многочисленных овчарок, избиение прикладами лежащих и пьющих из луж грязную воду, не увенчались успехом, и только когда была утолена жажда, начали люди постепенно подниматься с земли и строиться в колонну.
В третьей декаде июня 1938 года я был доставлен на прииск "Мальдяк". Эти места, как и другие, им подобные, печально знамениты так называемыми "гаранинскими расстрелами". До нас уже дошла информация, что на этом прииске за одну ночь было расстреляно 76 (по другим данным, 176) человек, без суда и следствия за "контрреволюционный саботаж". Возглавлял и руководил этой акцией полковник Гаранин - заместитель начальника Дальстроя и начальник управления Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей (УСВИТЛ). Доказательством состава преступления служила справка нормировщика участка о том, что заключенный (Ф. И. О.) систематически не выполняет технические нормы выработки. Как правило, в число этих "саботажников" попадали больные, физически слабые и доведенные до состояния дистрофиков заключенные, так называемые "доходяги".
Позже я узнал, что на прииске "Мальдяк" содержалось около 25-ти тысяч заключенных в трех лагерных пунктах. Я был определен в лагпункт № 1. Что он из себя представлял? Несколько десятков палаток размером 7х21 м, обнесенная колючей проволокой территория - примерно 300х400 м, сторожевые вышки по углам и периметру, центральная вахта и арочные ворота, пищеблок под навесом. Были еще какие-то хибарки, в которых резмещались санчасть, пекарня, хлеборезка, баня и изолятор. Был и "туалет" в одном из углов зоны, от которого исходило удушающее зловоние и над которым роились тучи мух и комаров.
Каторжный режим работы - по 12-14 часов в сутки, отсутствие кипяченой воды и других самых элементарных санитарных условий служили причиной многих заболеваний, в том числе и желудочно-кишечных. Цинга и дизентерия уносили ежедневно сотни человеческих жизней. Этому способствовал и внутрилагерный произвол со стороны бригадиров и лагерной, довольно многочисленной обслуги (старост, нарядчиков, хлеборезов, поваров, медбратьев и т. д.). Все они, как правило, состояли из уголовников-рецидивистов и называли себя "друзьями народа". Произвол этот осуществлялся, конечно, не без ведома лагерной администрации. И в этом аду предстояло выжить и не погибнуть!
Нас, 25 человек, доставленных этапом на одной автома' шине, рассортировали по разным бригадам. Сделано это было по "оперативным" соображениям, поскольку конвой усмотрел в нашем независимом поведении во время трехсуточного пути от Магадана до прииска какое-то нарушение режима.
Нарядчик привел меня в бригаду Байдукова и сдал "адъютанту" бригадира. Тот, тоже из блатных, "любезно" указав на одно из свободных мест на нарах второго этажа, предложил размещаться. Не ожидая дополнительного приглашения, я залез на нары, подложил под голову матрацную наволочку со своими вещами, сохраненными на пересылках во Владивостоке и Магадане, и мгновенно заснул. За время трехсуточного пути дремать приходилось лишь сидя, с поджатыми к животу коленями, а после Спорного из-за того, что этот участок дороги еще только строился, много раз всем приходилось вылезать из машины и толкать ее - тут и вовсе не поспишь. Кормежка за это время была дважды: дали по 600 граммов хлеба и черпаку баланды на Атке и в Спорном.
Проснулся от энергичных толчков соседа по нарам. Познакомились, разговорились. Оказалось, что он тоже танкист, служил в 32-й бригаде, дислоцированной в с. Монастерище, я бывал там неоднократно, даже общие знакомые нашлись.
Фамилия его была Голубев, имел воинское звание капитана, осужден по ст. 58-10, срок семь лет.
Оказывается, пока я спал, уже были попытки вытянуть из-под моей головы "сидор", и только благодаря тому, что сосед бодрствовал, вещи остались, целы.
- Что в сидоре твоем? - спросил Голубев.
- Кожаное пальто, полушубок, меховой танкистский комбинезон, хромовые сапоги и так, по мелочам...
У Голубева тоже был такой набор "танкистской спецодежды", но на пересылке "Чуркин мыс" блатные его "увели". Голубев мне и говорит:
- Не успеем мы заснуть, как сидор сопрут. Попытаешься сопротивляться - пырнут ножом. Лучше добровольно отдать мешок бригадиру Байдукову - видишь, он сидит в одних кальсонах и сейчас ему нечем платить в игре, которая идет в "красном углу".
Не мешкая, слезаю с нар, беру свой сидор и, подойдя к играющей компании, состоящей из лагерной "элиты", бросаю его к ногам бригадира со словами:
- Бригадир, возьми на счастье!
Картежная игра, начавшая было затухать, возобновилась. Постояв несколько минут возле играющих, я отправился к своему месту, лег на голые нары из жердей и снова уснул. Сколько проспал, поминутно вздрагивая от кошмарных сновидений, не знаю. Был разбужен дневальным и последовал за ним по вызову бригадира, так как они "пожелали меня видеть немедленно". Байдуков бесцеремонно раздвигает своих сокартежников, все они изрядно пьяны, усаживает меня рядом за "сервированным" столом и говорит:
- Сынок, угостил бы спиртом, но его уже нет. Ешь, что есть на столе, пей чай. Вон, посмотри, - он показал на целую гору вещей, состоящую из кожаных пальто, костюмов, сорочек, сапог, прочей одежды, - все это я выиграл в буру. У тебя, сынок, легкая рука!
Съел банку тушенки, выпил пару кружек чая со сгущенным молоком (и все это на виду смотрящих на меня полуголодных людей) и был "благосклонно" отпущен досыпать. Картежная игра прекратилась, поскольку у Байдукова не стало платежеспособных партнеров.
Бригада, состоявшая из 160-180 человек, была разделена на два равных звена и обеспечивала круглосуточную работу одного из промывочных приборов. На утреннем разводе я был определен бригадиром в звено первой смены пробутор-щиком на шлюз, что было очень привилегированной и, главное, легкой работой. Основная же масса бригады были "тачечники", которые рысью катали тачки с грунтом по дощатым трапам из забоя до бункера промприбора. Как только где-то происходил сбой в ритме подачи грунта, вступали в действие горный мастер, бригадир, звеньевой и охранники, применяя к виновнику сбоя ритма "стимулирующие средства" -палки, приклады, ругань.
Эта каторжная работа при высоких нормах была под силу не многим, а только привыкшим с детства к физическому труду. Были в бригаде и такие - в основном крестьяне, осужденные после массовой коллективизации. Остальные (и их было большинство) этих нагрузок, да еще при еженедельно пересматриваемых нормах - в сторону их увеличения, не выдерживали, попадали, в лучшем случае, в разряд "доходяг" или прямо в могилу. За июнь - октябрь бригада трижды обновлялась и пополнялась за счет новых этапов, так как потеряла чуть ли не половину первоначальной численности.
Была и частая смена горных мастеров из числа вольнонаемных. Одних сменяли за недостаточную требовательность к зекам, другие тоже разоблачались как враги народа.
Сосед по нарам танкист капитан Голубев резюмировал мое назначение пробуторщиком так:
- На лбу у тебя было написано катать тачки, не будь твоего сидора и не отдай ты его "на счастье" бригадиру. Стал бы ты моим коллегой-тачечником и ушел бы через два месяца под сопку от дизентерии.
Через два месяца не стало и его.
Кроме обслуживания промприбора в обязанности бригады входило и снабжение своего жилья дровами. Окончив смену, все звено под конвоем отправлялось в один из распадков на заготовку дров - на расстояние трех-пяти километров. Здесь каждый выламывал жердь из сухостоя и тащил ее на плече в лагерь. Без дров через вахту не пропускали, особенно если дрова предназначались для пищеблока. На это уходило еще часа два, сверх двенадцати часов работы. Периодически проводилась и "культурно-воспитательная" работы, которая заключалась в оглашении на утренней и вечерней поверках приказов о расстрелах и (реже) демонстрации трупов застрелянных беглецов.
А в двадцатых числах сентября замерзла речка Мальдяк, замерзли и полигоны. Промывочный сезон практически закончился. Бригада демонтировала прибор, готовилась к вскрыше торфов на полигонах будущего года. Здесь мне уже не предвиделось блатной работы, да и бригадир Байдуков, видимо, считал, что он уже полностью рассчитался со мной за подаренные ему вещи, и не проявлял ко мне прежнего интереса, хотя и щеголял по-прежнему в моем меховом танкистском комбинезоне.
Совсем неожиданно для меня на одном из утренних разводов в середине октября последовала команда начальника лагпункта: "Стародубцев, выйти из строя!" Бригаду конвой увел на полигон, а меня нарядчик сопроводил в приисковый автопарк и сдал его начальнику Рябову. Тот спрашивает:
"Шофер?". Отвечаю: "Да, первого класса. Бывший лейтенант 2-й Мехбригады". - "Статья, срок?" - "58-10, срок 3 года, конец срока 2 августа 40-го года".
На этом знакомство закончилось. Показывает в окно на одну из стоящих автомашин - ЗИС-5, дрововозку, замороженную и на спущенной резине, велит ее заводить и ехать с представителем, то есть охранником, стоящим здесь же, на лесозаготовительный участок за дровами.
После осмотра машины выяснилось, что нет аккумулятора, шоферского инструмента... Поблизости никого нет, спросить некого, а еще интереснее узнать: кому я обязан за этот перевод? задержусь ли - ведь это же спасение... надолго ли?..
Пока я рылся в кабине под сидением в поисках инструмента, ко мне подошел какой-то незнакомый: "Скоро будешь готов к рейсу?" - "Так, гражданин начальник, - говорю, -нет ни аккумулятора, ни инструмента, даже балонного ключа нет..." Он перебил: "Какой я тебе начальник! Я такая же сволочь, как и ты, только в чине механика гаража. Фамилия моя Бланке, и можешь называть товарищем".
Он сказал, что в землянке у автоэлектрика Стеблова я должен взять аккумулятор и весь инструмент и поторопиться, поторопиться, чтобы засветло уйти в рейс. Через два часа, разогрев по колымскому методу, то есть разложив костер под картером двигателя, машину, накачав спущенную резину, поехал с охранником на ЛЗУ в сторону прииска "Ударник". Мой "представитель" оказался довольно словоохотливым и даже угостил меня папиросой.
Согласно записи в путевом листе я должен был сделать три рейса - больше, как я потом выяснил, шоферы из "друзей народа" и не делали. А я в первый же день, вернее, за первые сутки, сделал семь рейсов, и так как все дрова предназначались для казармы и столовой ВОХР, то был "премирован" пачкой махорки и обедом и ужином в той же столовой.
О Бланке Гаймэ Гаковэ. Кубинец по национальности. В 1932 году, как член ЦК компартии Кубы, за участие в подготовке свержения правительства Батисты был приговорен к смертной казни на электрическом стуле. Сидел в камере смертников, ждал утверждения приговора. Товарищи организовали ему побег, и в угольном бункере одного из пароходов он прибыл в Гамбург. Советское правительство предоставило ему право политического убежища. В Москве он работал главным механиком Внуковского аэропорта, в 1937 году был арестован и осужден как СОЭ (социально опасный элемент) на пять лет лишения свободы. Этапом, на восемь месяцев раньше меня, был доставлен на прииск "Мальдяк". До суда на Кубе Бланко работал шеф-монтером фирмы "Дженерал электрик", объездил много стран, куда эта фирма поставляла свое оборудование.
После окончания срока Бланке работал главным механиком приисков имени Чкалова, "Октябрьский", "Комсомолец" "Адыгалах" вплоть до 1970 года. В 1958 году он был реабилитирован. Сейчас Гаймэ уже нет в живых, жена и двое его детей живут в Белоруссии.
Ну а я в лютые морозы возил дрова, урывками спал и питался в бараке лесозаготовителей, а также в кабине автомобиля во время погрузки и разгрузки. В конфликты ни с кем не вступал, старался не попадаться на глаза лагерному начальству, которое с "завидной" регулярностью и периодичностью (после очередной проверки по использованию зеков из числа осужденных по каэровским статьям и с целью пополнения поредевших рядов на горных работах) пыталось и меня загнать в эти поредевшие ряды. Систематически изымалась рабсила из механического, строительного цехов, ЛЗУ и других подсобных производств. В то же время бригадиры и особенно лагобслуга - "друзья народа" - были неприкосновенны.
К зиме сильно поредели и шоферские кадры, так как работа в тех условиях и для шоферов была такой же каторжной, как и на горных полигонах.
Если на последних в морозы ниже 50 градусов дни актировались, то на шоферов это не распространялось. В рейс отправляли - часто и с помощью мордобоя, угрозы отдать под суд за контрреволюционный саботаж и даже на неисправных и без тормозов автомашинах - и в 60-65 градусов. Сколько их, шоферов-бедолаг, замерзших у неисправных автомашин, угоревших в кабинах, покоится в колымской земле? Тоже не десяток и не сотня.
В ту первую зиму на "Мальдяке" и я не раз обмораживал руки при устранении неисправностей, особенно - с подачей горючего, так как бензоколонок на прииске не было и заправка производилась ведрами из емкостей, в которые попадала вода, снег и прочее...
Но вот наступил 1939 год. Конечно, не было поздравлений и новогоднего застолья, но голодным я тоже не был. Подкармливали в столовых, пекарнях и, особенно, когда привозил сухие дрова. Одет был по сезону и в валенки, а не чуни, как большинство лагерников. Еще месяца два работал на дрововозке, уже полностью адаптировался к колымской зиме, внес ряд рацпредложений по подогреву кабины и против замерзания лобового стекла.
В начале марта машина была переоборудована для перевозки длинномера с того же ЛЗУ, где теперь была устроена и пилорама. Стройцех и горные участки начали строительство промывочных приборов для нового сезона. Теперь я был в распоряжении начальника стройцеха и официально состоял на котловом довольствии в бригаде ЛЗУ. К этому времени меня уже заметили как хорошего, добросовестного работника и руководители прииска. Убедились, что бежать мне из лагеря нет смысла, не был я замечен и в контактах с лицами, готовившимися к побегу. По личному распоряжению начальника прииска Нагорнова Федора Вячеславовича "охота" на меня со стороны лагерной администрации прекратилась.
О начальнике прииска Нагорнове Ф. В. и других руководителях - в смысле участия их в жестокостях, беззаконии и садизме. Об этом много пишет В. Шаламов в своей "новой прозе". Начальника прииска "Мальдяк" Нагорнова Ф. В. все называли царем Федором, и он действительно на царька походил, - был мужик крутой, скорый на расправу, но не самодур и до рукоприкладства не унижался, а вот его заместитель, некто Тенцов, видел свою руководящую роль в раздаче зуботычин при утреннем "разгоне" шоферов в рейсы. Получил и я однажды "в морду" от этого руководящего деятеля ни за что ни про что и впредь старался не попадаться ему на глаза.
Заканчивается лето. План золотодобычи на прииске и даже в горном управлении под угрозой невыполнения, так как удельный вес прииска в плане последнего был значительный. Принимаются лихорадочные меры, чтобы выправить положение. Ужесточается режим, идет повальная мобилизация людей на горные работы. Прибывают новые этапы, их прямо с колес "бросают в бой" на отработку новых, доразведанных площадей. Но становится ясным, что ОЗП (осенне-зимняя промывка) неизбежна. Горняки, да и все колымчане, знают, с чем ее едят.
На склоне одной из сопок, в районе конбазы прииска, геологи разведали полигон-"кочку" с богатым содержанием золота в песках, но до них еще нужно добраться - вскрыть шестиметровый слой пустых пород (торфов). На вскрышные работы было направлено несколько бригад. Торфа вывозились за контур полигона грабарками, коробами на салазках, тачками. Каждые два часа гремели взрывы на рыхлении торфов, и не успевала рассеяться пыль после взрыва, как масса людей устремлялась на вывозку породы. Следом группа взрывников готовила новые шпуры, и так как механизмов для этого не было, то бурение их в мерзлоте выполнялось с помощью лома и "ложечки".
В этом же районе срочно проводились работы по проходке стволов двух шахт. Помню, что начальником этих шахт был некто Бзаров, с которым приходилось встречаться еще несколько раз уже в году 1948-м. В тепляке стояли два компрессора ВВК-200, которые часто выходили из строя, и это приносило много неприятностей участковому механику Саше Казачкову, а мне и дополнительную работу по устранению этих неисправностей.
К середине сентября полигон-"кочку" вскрыли. Несколько бригад, состоявших из доходяг, носили из прилегающих распадков имевшиеся еще тогда там дрова и вечером раскладывали на полигоне костры-пожоги, а утром сгребали скребками слой оттаявших песков в кучки. Утром я на новой, только что полученной машине ЯС-4 подъезжал к ним, и рабочие лопатами грузили эти пески в кузов самосвала, за этим "производственным процессом" часами наблюдали начальник прииска, технические и лагерные руководители.
Обычно к обеду в кузов самосвала грузили четыре кубометра песков, и я первым рейсом вез их к промприбору-бутаре, построенной в долине у реки. Так как бригады доходяг состояли из числа заключенных, осужденных по к.-р. статьям, то я был специально предупрежден об ответственности за вступление с ними в какой-либо контакт, но они вызывали такое чувство жалости, что я, вопреки всем этим запретам, несколько раз втихаря передавал им махорку и, если у меня было, то и корки хлеба. Отработка этого полигона велась дней пятнадцать, и хотя было добыто значительное количество золота, его явно не хватило для покрытия допущенной задолженности.
Тем временем уже начали выдавать на-гора, с нарезных работ, золотоносные пески (и тоже с богатым содержанием) указанные выше шахты. На реке Берелех, в районе 32-й дистанции (12 км от прииска), был построен тепляк с бутарой, смонтирован и запущен котел Шухова. Здесь же, в специально построенном бараке, поселили горный, технический персонал и бригаду из бесконвойных зеков. Лес вокруг вырубался подряд на дрова, и, конечно же, ни о каких природоохранительных правилах и речи не велось.
С автобазы Западного горно-промышленного управления (ЗГПУ) прибыла колонна из четырех самосвалов ЯС-4, наша приисковая, под моим управлением, была присоединена к ней. Руководил колонной прибывший с автобазы начальник Семен Зельдин. Я ему помогал в организации перевозок и техническом обслуживании, так как был наиболее опытным из всех шоферов колонны. Сам работал без каких-либо дорожных происшествий и поломок. До самого нового года, в шестидесятиградусные морозы, эта колонна возила пески с мальдякских шахт на промустановку, и 31 декабря прииск "Мальдяк" и горное управление выполнили годовой план.
Колонна ушла в Сусуман. Забрали у прииска и мой самосвал, я остался безлошадным. Несколько раз подменял на разных машинах отсутствовавших шоферов. Удалось даже побывать в Сусумане и впервые увидеть из окна кабины автомобиля зарождавшийся поселок, которому судьба уготовила участь стать городом, единственным на Колыме.
В первой половине января в автопарк являются нарядчик и охранник с винтовкой и забирают меня, так как по приказу свыше меня этапируют в Комендантский отдельный лагерный пункт (КОЛП). Садимся в кузов автомашины, идущей в Сусуман, - охранник в тулупе, а я в бушлатике. Зачем меня везут в КОЛП, и что меня ждет на новом месте? Догадываюсь, что это Семен Зельдин выполнил свое обещание забрать меня на работу в автобазу горного управления - но в качестве кого? На "Мальдяке", считай, уже прижился и обжился, а как будет на автобазе? Ведь все придется начинать сначала - и кем, слесарем? Не хотелось бы!..
Тем временем уже появились первые строения поселка, стоит густой туман, и в двух шагах уже неразличимы движущиеся навстречу автомашины. Наша останавливается у приземистого каркасно-засыпного барака. Это и есть горное управление, и в приемной нас встречает Семен Зельдин. Я, охранник и Зельдин входим в кабинет начальника горного управления. Успел прочесть на табличке, что его фамилия Краснов.
Охранник сдает пакет, а следовательно, и меня, получает расписку, после чего ему приказано "быть свободным". Краснов поздоровался и предложил Зельдину и мне садиться. Обратившись ко мне, он сказал:
- Стародубцев, мне вас рекомендовали на должность старшего механика ходового парка автобазы. Меня заверили, что вы способны выправить там положение, так как его состояние тормозит работу всего управления. Дальше это терпеть уже нельзя, а потому отправляйтесь сейчас с Зельдиным и приступайте к делу. Все вопросы - проживания, питания и так далее - согласованы с начальником лагпункта, и Зельдин вам все расскажет. В то же время имейте в виду, что я могу вас просто заставить, но я хочу по-человечески отнестись к вам. На этом нашу, может быть, не последнюю встречу закончим.
Но больше нам встретиться не пришлось. Вскоре я услышал, что и его судьба не пожалела. Краснов был арестован как "враг народа". По одним данным он погиб во внутренней тюрьме УНКВД по ДС - "доме Васькова", по другим - будучи осужденным Тройкой УНКВД, работал на одном из приисков Индигирского горного управления2.
Вместо Краснова начальником ЗГПУ был назначен полковник Гагкаев. О нем шла молва как об очень жестоком человеке и самодуре. Был и я свидетелем того, как он прямо в гараже, где я уже был старшим механиком, давал разгон начальнику автобазы (при его многочисленных подчиненных), не стесняясь в выражениях и грозя ему военным трибуналом.
Меня определили на жительство в автобазе на койке, стоявшей за ширмой в электроцехе. Один раз в месяц я получал в КОЛПе сухой паек и работал, работал круглосуточно, считая дни и часы до заветного "звонка", до которого оставалось немногим более семи месяцев.
Первое, да и последующие впечатления от так называемой автобазы сложились самые мрачные. Никакой путевой рембазы. Цехи - моторно-механический, плановых ремонтов, вулканизационный, электроцех и другие - ютились во времянках. Гараж для ремонта и стоянки ходовых машин еще достраивался, и в него не было еще подано тепло от котельной. Последняя выглядела солиднее и обслуживала не только автобазу, но и цехи Центральных ремонтных мастерских (ЦРМ). Были: общая территория с ЦРМ, огороженная колючей проволокой на правом берегу реки Берелех, со сторожевыми вышками по углам и периметру, вахта, и все это называлось промзоной. На всей территории располагались в хаотическом состоянии разукомплектованные машины, прицепы, кузова, железные бочки и прочее.
Рабочая сила выставлялась автобазе и ЦРМ КОЛПом на контрагентских условиях под конвоем, и в течение всей смены зеки работали в указанной промзоне. В январские и февральские морозы целыми ночам стояли во дворе автомашины с работающими на средних оборотах двигателями, и четыре дежурных шофера еле успевали гонять их на бензозаправку для пополнения горючим бензобаков. Будучи старшим механиком, я познакомился со многими работниками автопарков приисков, которые обращались за технической помощью, так как ее оказание было возложено на ремгруппу ходового парка. Еще в 1940 году я познакомился с Лазарем Чульским, который в то время был начальником автопарка прииска "Чай-Урья", а в 1943-48 годах он уже работал главным инженером автобазы ЗГПУ. Большую помощь в реставрации узлов автомобилей нам оказывал главный инженер ЦРМ Хадо Гаглоев -на, так сказать, договорных началах. Будучи очень "не дурак выпить", он заставлял меня выпрашивать за оказываемые услуги у моего начальства спирт, который был в то время большим дефицитом.
Теперь о рядовых ремонтниках. И главная газета Дальстроя "Советская Колыма", и политотдельские газеты много в те годи писали о самоотверженном труде наших шоферов, о их героизме, и все это, конечно, совершенно правильно. Но справедливости ради следует сказать и о тех, кто готовил этот трудовой подвиг, кто обеспечивал надежную работу материальной части - далеко не современной и по тем временам и меркам, и это - в экстремальных колымских условиях, при тотальном отсутствии запасных частей и материалов. Понятно, что в те времена не могло быть и речи о публикациях или радиорепортажах о механиках, слесарях, токарях и так далее, потому что в большинстве своем это были заключенные, да еще осужденные за контрреволюционные преступления. В автобазе ЗГПУ почти вся ремслужба была укомплектована зека-контриками, которых удалось привлечь для работы по специальности только после того, как они - почти все - прошли на приисках все круги ада и попали в стационар Запла-га. Их удавалось вырывать лишь после многоразовых просьб и ходатайств руководства автобазы перед высшим своим начальством, вплоть до того, что в расписках значилось - "под личную ответственность", что эти заключенные не убегут, не будут организовывать к.-р. сходок и вести к.-р. разговоры. А среди "друзей народа" специалистов не было.
Когда началась Великая Отечественная война, подвиг советского народа на фронте и в тылу в полной мере, а, может быть, и в еще большей, разделили и эти "враги народа". Фамилии некоторых я здесь называю. Вот они: токарь Степанов, слесарь-моторист Желиховский, их вина заключалась в том, что они, будучи первый начальником механического цеха Харьковского тракторного завода, а второй — начальником ОТК моторного цеха завода имени Сталина, в 1936 году находились на шестимесячной производственной практике в США, оба были осуждены Особым совещанием НКВД СССР по статье ПШ (подозрение в шпионаже) на десять лет лишения свободы; мастер электроцеха Кайзер был одним из основных разработчиков первых радиолокационных установок на Воронежском радиозаводе, осужден по статье КРТД (контрреволюционная троцкистская деятельность) на срок 25 лет; слесарь-инструментальщик Трофимов, слесарь-сантехник Панасенко, автоэлектрик Стеблев, слесари-агрегатчики Фишич и Дородько были осуждены на сроки не менее семи лет лишения свободы по ст. 58 УК РСФСР.
Все они впоследствии были реабилитированы, а вот мастер моторно-механического цеха Василенко так и не дожил до этого, скончался от инфаркта на рабочем месте.
Именно они и десятки таких тружеников мастерством своих рук, неистощимой смекалкой, самоотверженной работой по 12 часов без выходных и праздничных дней, без права на отпуск в ближайшие годы, полуголодные, полураздетые, морально униженные и невинно осужденные, дали возможность своему предприятию выбраться из затяжного прорыва и устойчиво выполнять плановые задания.
Вот эту правду - хотя бы часть ее и далеко не о всех героях, ее творивших, - я и рассказываю здесь. Думаю, что она, эта правда, нужна будет и потомкам, потому что и она -часть нашей общей колымской истории.
Глава вторая
Идет год 1940-й, год больших надежд и планов. Второго августа "прозвенел звонок". Но надежды и планы повисли в воздухе, так как в справке об освобождении из лагеря записано, что я еще не полноценный гражданин своей страны, а имею еще на два года "поражение в правах". И во временном паспорте указана какая-то статья Положения... Все это значило, что я не имею права участвовать в выборах и быть избранным в любые выборные органы и даже не могу быть принятым в члены профсоюза, не имею права на существующие для северян льготы, а также, в случае выезда с Колымы, не имею права быть прописанным и проживать в Москве, Ленинграде, столицах союзных республик и областных городах...
Только в августе 1942 года я был принят в члены профсоюза и как бы стал полноправным гражданином, а в 1947 году получил "чистый" паспорт - после того как постановлением Сусуманского районного народного суда была снята судимость и я получил право писать во всех анкетах НЕ СУДИМ.
А тогда, освободившись из лагеря, то есть со 2 августа 1940 года, я был принят на работу в автобазу ЗГПУ в качестве шофера 1 класса - от предложения работать и дальше старшим механиком, но уже по вольному найму, я наотрез отказался. И буквально через несколько дней, будучи в рейсе Сусуман-Магадан-Сусуман, на фабрике-кухне - стояла такая на пересечении Колымского шоссе и ул. Пролетарской, на месте нынешней гостиницы "Магадан" - встретил родного брата Игоря. Он, отслужив срочную службу в одной из частей на Дальнем Востоке, заключил договор с Дальстроем и приехал на Колыму, работал шофером в автобазе № 3 УАТа в поселке Спорном. О том, что он на Колыме и о многом другом из семейной хроники, я узнал только благодаря этой случайной встрече.
Через управление кадров Дальстроя мы добиваемся его перевода в автобазу ЗГПУ. Здесь начинаем спаренную работу на одной автомашине, успешно выполняя все задания по перевозке грузов на прииски Западного горнопромышленного управления. Об этом в свое время неоднократно писали газеты "Советская Колыма" и "Стахановец", орган политотдела ЗГПУ.
22 июня 1941 года гитлеровская Германия совершила разбойничье нападение на нашу страну. Игорь и я, в числе многих, буквально через десять дней после начала войны явились в военкомат с заявлениями и просьбой направить нас на фронт добровольцами. Патриотический порыв, стремление встать в ряды защитников Родины были в то время массовым явлением. Даже "враги народа", еще находившиеся в заключении, писали такие же заявления, обязуясь своей кровью искупить пусть и не существующую вину.
Брату удалось добиться разрешения, а мне в этом было категорически отказано - бывший начальник прииска "Мальдяк", а к тому времени уже начальник Западного горнопромышленного управления Нагорнов Ф. В. не дал согласие на мое разбронирование, да и изложенное выше, в смысле моей "гражданской неполноценности", сыграло в этой ситуации определенную роль. Отказ в отправке на фронт я воспринял очень болезненно - ведь я же командир Красной Армии, пусть и бывший!.. И расставание с братом было тяжелым - обнялись, расцеловались и сказали друг другу не "до свидания", а "прощай". Но Игорь и здесь был судьбой не обделен - прошел целым и невредимым всю войну и в 1947 году вернулся на Колыму и работал старшим механиком в ставшей ему родной автобазе ЗГПУ.
А мне и многим другим предстояло "ковать победу" здесь, в валютном цехе страны. Теперь я работал на автомашине один, заменяя и брата, ушедшего на фронт, и "того парня" -выполнял месячные нормы на 400-470 процентов, отрабатывал только за рулем по 480-500 часов в месяц. Исколесил всю Колыму вдоль и поперек.
К тому времени многое увидел и познал - считай, окончил "колымскую академию", мог многое оценивать самостоятельно, читать между строк. Еще больше замкнулся в себе, никого в душу не пускал и твердо усвоил, что только одного меня не могут лишить - права на труд, и что только до тех пор, пока крутятся колеса моей машины, я могу рассчитывать на достойное человека существование. А потому, когда заболел цингой, когда на голенях и пояснице появились гнойные раны, за медпомощью обращаться не стал, боясь попасть в больницу, и никому о своем состоянии не говорил. По пути в Магадан и обратно по два-три раза менял нательное белье из-за того, что оно пропитывалось гноем и кровью. Достал несколько головок чеснока, без всякого принуждения пил отвар кедрового стланика. Чтобы хоть как-то облегчить казавшееся порой невыносимым существование в пути, вынужден был "покупать" кое-какие услуги - замену спущенного колеса и тому подобное. За это расплачивался харчами, вынесенными из трассовских столовых, а своих бывших подчиненных - ремонтников автобазы - подкармливал за счет получаемого по своей продкарточке. Но сам был неподкупен, и впоследствии, будучи уже на руководящих должностях, никогда и никому "не заносил хвост на поворотах", не позволял унизить чье-то человеческое достоинство.
Расскажу коротко о некоторых событиях, которые происходили в Западном управлении при моем непосредствен ном участии. Только-только закончилась битва за Москву и враг был отброшен от столицы, но впереди было еще много кровавых сражений. Напряжение военного времени в полной мере сказывалось и на Колыме. К началу 1942 года геологами было разведано новое месторождение оловянной руды - касситерита, и на его базе было провозглашено открытие первого в ЗГПУ оловянного прииска "Дарпир". Но одно дело - провозгласить, а совсем другое - безотлагательно начать разработку этого стратегического сырья, обеспечить новое производство людскими и материально-техническими ресурсами.
С людскими в то время было еще относительно просто -погнали пешком тысячные этапы заключенных, спешно собранных в разных лагерных подразделениях, а вот с транспортировкой всего остального на прииск "Дарпир", да еще на всю его годовую потребность, дело обстояло куда сложнее, так как прииск этот был расположен в 350-ти километрах от Сусумана в совершенно необжитых местах, за высоким перевалом, где и в июле пурги были обычным явлением. На транспортировку грузов для прииска было выставлено несколько сот машин автобаз УАТа, и несмотря на это график вывозки из-за весьма сложных дорожных условий не выполнялся. Подобная ситуация грозила срывом работ по освоению этого месторождения.
Меня вызвал начальник управления Нагорнов и, объяснив обстановку, дал задание: немедленно формировать колонну из 20-ти автомашин, подобрать шоферов из наиболее опытных и в кратчайший срок приступить к вывозке грузов на "Дарпир".
Головную машину должен вести я. Кроме меня в число водителей были включены рекомендованные мною 19 человек, это Костя Лукичев, Афанасий Букин, Алексей Даниленко, Дунь, Борисенко, Домашнев и другие. Нам предстояло доставлять грузы с "перевалки" непосредственно на прииск на плече в 80 километров. Но каких километров! Самых сложных, преодолевая перевал, на котором круглые сутки дул ураганный ветер и немедленно заметало пробитый трактором след.
Началась эта эпопея в конце февраля. Загрузились в Сусумане мукой, солью, горючим в бочках и тронулись в путь. До прииска "Стахановец" доехали быстро, так как здесь была автодорога, дальше по кочкам замерзшего болота добрались до Буркандьинского разведрайона, а еще дальше предстоял путь по извилистым руслам рек Берелех, Буркандья, Мяунджа... Они в это время изобиловали многочисленными наледями, которые нельзя было объехать, приходилось в них нырять и на первой скорости преодолевать. Остановился в наледи - и тормозные колодки "прихвачены", вытащить машина можно уже только юзом на буксире.
В самом начале пути встречаемся с первым препятствием -наледью метров 150 шириной. В кромешной тьме, в густоп тумане благополучно преодолели ее, а тронуться в путь дальше не смогли - "схватило" тормозные колодки. Предстояло разжигать паяльные лампы, чтобы отогревать их. Посовещавшись, решили их просто выкинуть, так как наледей впереди будет еще немало, и тратить время на отогревание колодок после каждой из них значило бы то, что дорога наша растянется до скончания века.
А потому разожгли "лесорубские" костры, благо рядом был сухостой, 'и при свете факелов и включенных фар каждый стал поддомкрачивать машину, снимать тормозные барабаны и выбрасывать колодки. На это ушло часов шесть, но зато далее, после преодоления очередной наледи, двигались уже без остановок. Тормозить приходилось двигателем и чуть-чуть ручным тормозом, если надо было остановиться.
К исходу вторых суток добрались до перевалки, которая располагалась в редколесье у подножия перевала и буквально была забита разными грузами. В радиусе двухсот метров в хаотическом беспорядке валялись ящики, мешки, барабаны кабеля и стального каната, передвижные электростанции и компрессоры, более двух десятков емкостей под горючее и многое другое. Все это нам предстояло везти на прииск и успеть до конца апреля.
Темень, густой туман, мороз за 60 градусов. Стоит с десяток палаток размером 7х21 м, стучит движок передвижной электростанции, а из пустой пятидесятикубовой емкости доносятся душераздирающие крики и рыдания находящегося там проштрафившегося зека - изобретательный начальник лагерного пункта приспособил пустую цистерну под карцер. Передремав в одной из палаток до рассвета, утром с якутом-проводником тронулись в дальнейший путь. Через десять километров подъем на перевал. На перевале пурга. Нас встречают дорожники. Трактор ЧТЗ-65 без кабины, под управлением замусоленного тракториста, берет первую мою машину на буксир и километра два тащит на перевал. Так, по одной
Скачать полностью: