В 1996 году во Владивостоке вышла брошюрка «В чужой колее» с десятком небольших рассказов Пензина. Вот, пожалуй, и все. Или почти все.
Он кандидат геолого-минералогических наук. Всю трудовую жизнь отдал Колыме.
Работал главным геологом Кадыкчанской углеразведки, так что быт колымских поселков знает не понаслышке. Юрий Петрович - специалист в своем деле: только что опубликована «Угольная база России» по Северо-Востоку в восемьдесят печатных листов, в которой более половины объема принадлежит Пензину. Это тысяча с лишним страниц машинописи!
Профессиональная занятость Пензина не оставляла времени для литературного творчества, несмотря на тягу к нему и несомненный талант. Лишь выйдя на пенсию, Юрий Петрович взялся за перо.
В написанном им сразу же в полной мере проявились и богатый жизненный опыт, и талант повествователя. Рассказы и новеллы Пензина о концлагерях сталинской эпохи, пожалуй, не ниже по уровню «Колымских рассказов» Варлама Шаламова. Но не только к этому историческому периоду обращается автор, временные рамки изображаемого им гораздо шире: от начала века (рассказ «На чужой земле») до последнего, «перестроенного» десятилетия, когда стали закрываться и разрушаться колымские поселки.
И тут Юрий Пензин в определенном смысле выступает первооткрывателем: такой Колымы, как у него, в литературе Северо-Востока еще не было. В отличие от произведений северных «классиков», в которых Север в той или иной степени романтизировался, здесь мы встречаемся с жесткой реалистической прозой.
Автор не закрывает глаза на неприглядные стороны действительности, на проявления жестокости и алчности, трусости и подлости. Однако по прочтении рассказов не остается чувства безысходности, поскольку всему злому и низкому в них всегда противостоят великодушие и самоотверженность. Оттого и возникает по прочтении не желание сложить от бессилия руки, а активно бороться во имя добра и справедливости.
Несомненно и собственно литературное мастерство Юрия Пензина. Выпуклы, рельефны характеры его героев. Обрисовку их отличает психологическая достоверность и глубина проникновения. У каждого из них своя яркая, живая речь: то выспренно-интеллигентская, то простонародная, то с татарским или якутским акцентом.
Живописны, зримы портретные характеристики героев. Великолепны, наконец, описания природы, которыми, к сожалению, все чаще пренебрегают современные авторы. Яркости сравнений, которыми щедро уснащает Юрий Пензин описания, способен позавидовать не только прозаик, но и поэт.
Хочется надеяться, что рассказы Юрия Пензина будут по достоинству оценены читателями и займут достойное, заметное место в литературе Северо-Востока.
Станислав БАХВАЛОВ, член Союза писателей России
Прохиндей
- Саша, ты меня обожаешь? - спрашивает она.
- Об-божаю, - отвечает пьяный Саша, - но п-при - одном условии...
- При каком? - надувает она губы. Саша долго думает, потом поднимает вверх указательный палец и отвечает:
- Не п-претендуй!
- Но ты же обещал, - чуть не плачет она.
- Об-бещал, но не женюсь, - говорит Саша и, выпив водки, закусывает.
Она - это Верочка из промтоваров. У неё круглое, как блюдечко, лицо, пухлые губы и вздернутый вверх носик. Ей уже двадцать два, пора замуж, а женихов в посёлке нет. Кроме Саши, у неё Володя, но с ним неинтересно, потому что в нём нет того, что есть в Саше.
Саша - местный прохиндей. Хило сложенный, он похож на лысого кролика, которому обрезали уши. Любит напустить на себя туману, для чего говорит намеками или не договаривает. Когда в гостях его спрашивают, чего он хочет -чаю или кофе, он отвечает: «Допустим, чаю», - а если предлагают водки, он говорит: «Однако». За что его любят девки, понять трудно. Всем он обещает жениться, но ни на одной не женится.
Сейчас Саша у Верочки в гостях, но ведет себя так, словно не она, а он тут хозяин.
- Не кури! И без тебя душно! - сердится он, развалясь в кресле.
А Верочка не только курит, но и кусает губы. Ей обидно, что Саша не обращает на неё никакого внимания. Она знает: сейчас он в кресле вздремнёт, а потом уйдёт. И верно: вздремнув, Саша бодро вскакивает, - он словно и не пил, - идет на кухню, выпивает водки и говорит:
- Верунь, а мне пора.
Верочка становится у него на дороге:
- Куда?!
- Дела, дела, - отвечает Саша и уходит. После Верочки Саша идет к Леночке.
- Приветик! - бросает он ей с порога и, сбросив на ходу пальто, идет к ней в комнату и целует в щёчку.
Леночка - это не Верочка из промтоваров. Она правильного сложения, работает в Доме культуры и у неё на всё свои взгляды.
- А у нас новая постановка, - сообщает она Саше.
- Однако, - отвечает ей Саша и уже на кухне заглядывает в холодильник.
- А у меня сегодня коньяка нет. Будешь пить водку? - спрашивает Леночка.
- Допустим, - отвечает Саша.
Леночка собирает на стол и, вместе с этим, не забывает свою постановку:
- Знаешь, я решила изменить трактовку главной героини, а Яков Иваныч ни в какую. Ах, так! И прямо: или моя трактовка или без меня!
Зная, что после такого рода вступления Леночка переходит к главному: когда он на ней женится, Саша делает вид, что ему интересно её слушать. «Ишь ты!» - сердится он на несговорчивого Якова Иваныча.
Наконец, стол собран, они садятся и выпивают. Закусив, Леночка говорит:
- Саша, ты негодяй, но от меня не отвертишься.
- Удивляешь, - отвечает Саша и выпивает вторую рюмку.
- Когда в ЗАГС? - спрашивает Леночка.
- Паспорт потерял, - врёт Саша.
- Ты мне это уже говорил, - не очень сердится Леночка.
- Ленусь, знаешь что, - вскакивает из-за стола Саша, -ЗАГС - это старомодно. Давай повенчаемся в церкви.
- Здрас-сьте! А где церковь? - зло смеется Леночка.
- Построят, - отвечает Саша и наливает себе водки. Леночка поднимается из-за стола и хочет крикнуть: «Ах, построят! А ну, иди отсюда!» - но не делает этого, потому что в посёлке нет женихов, а Яков Иваныч - еврей, и жену свою поэтому не бросит.
У Наденьки Сашу встречает её шестилетний Бориска.
- Ты когда на маме женишься? - строго спрашивает он.
- А где она? - заглядывает Саша на кухню.
- Мама сказала: если придет этот прохиндей, гони его в шею, - не отвечает на вопрос Саши Бориска.
В дверях появляется Наденька. У нее по-верочкиному круглое лицо, но нос, как будто его специально выращивали, большой и, как печеное яблоко, с малиновым отливом.
- Не запылился? - спрашивает она Сашу.
- Отнюдь, - отвечает он.
Наденька работает в продтоварах. В руках у неё большая сумка, в ней ветчина, яблоки и шампанское с водкой.
- Годится, - замечает Саша и помогает Наденьке всё выложить на стол.
За столом Наденька говорит ему:
- А я на тебя в суд подаю.
- Интересно, - улыбается Саша.
- У меня твоя расписка, в которой ты обещал на мне жениться, - продолжает Наденька.
- Я?! - удивляется Саша. - Писал расписку?!
- Да, писал, - говорит Наденька и показывает ему расписку.
Саша долго думает, даже зачем-то смотрит в потолок, и заявляет:
- Пьяный был.
- Хуже для тебя. В суде это - отягчающее вину обстоятельство, - путает его Наденька. Разговор поддерживает Бориска.
- А тебя в тюрьму посадят, - говорит он Саше.
- Не твоё дело, - отмахивается от него Саша и строго замечает Наденьке: - Мамаша, неправильно сына воспитываете.
И Наденька прогнала бы Сашу, да кому она нужна со своим Бориской.
Пришло время, и Саша нарвался на скандальные неприятности. Уже у Лидочки его встретил отец.
- Ты к Лидке? - строго спросил он.
- А она дома? - заглянул через его плечо Саша.
- Проходи, - не ответил отец Лидочки и повел Сашу на кухню.
У отца, как у боксера, была толстая шея и похожие на кувалды руки.
- Садись, - пригласил он Сашу за стол, - выпьем.
- Та-ак! - протянул он, выпив. - Значит, обещаешь, а не женишься. Хар-рашо! Разберемся!
- Да я ж это так.., можно сказать, спьяну, - заюлил Саша.
Хар-рашо! - повторил отец Лидочки и крикнул в спальню: - Лидка, выходи!
Из спальни вышла похожая на непроспавшуюся кошку Лидочка.
- Ну, чего тебе? - капризно надув губы, спросила она.
- Собирайся в ЗАГС! - приказал отец.
- Вот еще, придумал! - фыркнула Лидочка. Видя такой оборот дела, Саша поднялся из-за стола и засобирался домой.
- А это видел? - подставил ему под нос кулак отец Лидочки.
Саша вернулся за стол, а Лидочка пошла в спальню переодеваться в подвенечное платье.
- И я с вами, - заявил отец и пошел переодеваться в выходной костюм.
Пока он копался в своем костюме, Саша успел юркнуть к Лидочке и сообщить ей о том, что у Верочки от него скоро будет ребёночек, и если она выйдет за него замуж, то им придется восемнадцать лет платить большие алименты.
- Я?! За этого негодяя?! - выскочила из спальни Лидочка. - Ни за что!
- Ребёночек?! - зарычал наполовину переодетый отец Лидочки. - А это видел? - и снова приставил к носу Саши кулак. А Лидочке объяснил: - Дура, кто ж это на детей от незарегистрированного брака алименты платит!
По дороге в ЗАГС Саша сбежал.
А женился Саша на замухрышке Тосе. Чем она его взяла -кто знает? Узнав это, Верочка поплакала, Леночка назло ему отбила еврея Якова Иваныча у жены, Наденька в порыве гнева порвала расписку, в которой Саша обещал на ней жениться, а отец Лидочки сказал:
- Я этого прохиндея всё равно убью!
Случай на ферме
Старик Яков Мохнач, несмотря на свои шестьдесят лет, всё ещё был крепким и ни на какие болезни не жаловался. Широкий в плечах, с грубым, словно выточенным из камня лицом и лопатообразной бородой, он был похож на сибирского старовера. Жил он один, в своем доме. Сын с невесткой жили в соседнем посёлке и у него бывали редко. В молодости Мохнач был первым на гулянках и в драках, за поножовщину сидел в тюрьме, выйдя из нее, женился, но замашек на гулянки и драки не оставил. Окстился он в пятьдесят лет, после смерти жены. А когда понял, что все эти пятьдесят лет ушли не на то, что надо, замкнулся в себе и стал вести отшельнический образ жизни. Если же появлялся на людях и вступал в разговоры, то всегда был чем-то недоволен. Молодые ему не нравились за то, что не уважают старых, а старые - за то, что долго сидят у молодых на шее. И если правда, что люди, профукавшие ни за копейку жизнь, в старости становятся жадными, то в Мохначе это проявилось в самом неприглядном виде. Он никогда и никому не занимал денег, ходил в старье, питался кашами и пустыми похлебками. Получая приличную пенсию, всем жаловался: «На копейку-то скоро и ноги протянешь». И вместе с тем Мохнач не терпел, если кто-то, поверив в его бедность, ему. сочувствовал. Когда не раз слышавшая его жалобы на копеечную пенсию соседская девочка, выпросив у родителей на мороженое, предложила ему: «Дедушка Мохнач, возьмите рублик», - он на неё затопал ногами. Из жадности Мохнач подрабатывал сторожем на свиноферме. Платили мало, и главный заработок составлял закол свиней. От каждой свиньи он брал по ляжке, кроме этого ему шли все потроха. С этим соглашались, так как лучше его колоть и разделывать свиней в посёлке никто не мог. В помощники себе Мохнач брал белоруса Гришу, которому в прошлом году исполнилось двадцать лет. На Колыму Гриша приехал недавно и, затурканный её суровым бытом, жил незаметно и тихо.
В день закола Мохнач вставал рано, тщательно умывался и, как на праздник, надевал чистую рубаху. На ферму он приходил, когда никого там ещё не было. Когда появлялась заведующая, он сердито спрашивал: «А вы не могли прийти позже?» Недоволен он был и тем, что ему приготовили: ножи казались ему тупыми и короткими, паяльная лампа плохо горела, он всем грубил, а если заведующая спрашивала: «Чего такой злой?», он грубо отвечал: «Если все будут добрыми, кто свиней колоть будет?» И заведующая, и все, кто был на ферме, знали, что сейчас он пошлёт к себе домой Гришу за ножами, - хотя, понятно, и сам бы мог принести их, когда шёл сюда, - потом потребует, чтобы заменили паяльную лампу, проверит прочность настила, на котором будет колоть свиней, посмотрит, достаточно ли принесли соломы.
На заколе Мохнач преображался. Из сварливого и куражливого старика он превращался в ловкого и весёлого работника. Лицо его светлело, глаза обретали лихорадочный блеск, покрикивая на помогавших ему бабёнок, хлопал их по задницам и называл касатками. С Гришей они понимали друг друга без слов. В задачу Гриши входило уложить свинью набок, почесать ей брюхо, а когда она успокаивалась, длинным и похожим на штык немецкой винтовки ножом Мохнач бил ей точно в сердце. Уходили на тот свет свиньи без визга и предсмертных судорог. Палили свиней Мохнач и Гриша поочерёдно, а разделывал их один Мохнач. Делал он это без топора, специальным, похожим на мачете ножом. Не слышно было ни треска костей, ни хруста сухожилий, всё, казалось, отделялось как на вареном мясе, без всяких с его стороны усилий.
После закола Мохнача с Гришей вели в сторожку, где был накрыт стол. Непьющий Мохнач здесь выпивал водки. Выпив, хвалился: «Мне свинью заколоть, что другому комара убить». Участвующие в застолье работники фермы слушали его, не перебивая, и обращались к нему только по отчеству. «Без вас, Яков Михайлович, - говорила заведующая фермой, - уж и не знаю, что бы мы делали». «Ну, уж, - скромничал Мохнач, - так и не знаю». Когда работники фермы уходили, за столом оставались Мохнач с Гришей. «Ты, Гриша, у меня учись, - говорил Мохнач, - заколоть свинью - дело непростое». «У мяне, дядя Яша, руки ня те», - жаловался Гриша. «Руки у всех одинаковы, - не соглашался с ним Мохнач, - тут глазомер нужен». Словом, для Мохнача закол свиней был большим праздником, ему нравилось, что его уважают здесь и ценят, и, видимо, поэтому на бедность свою он уже не жаловался. Напротив, когда на столе заканчивалась водка, он доставал из кармана бумажник, хлопал им по столу и с задором решившегося на пьяный разгул восклицал: «Эх, гулять - так гулять!» Правда, после этого в бумажнике он долго копался, а когда давал Грише деньги и посылал его за бутылкой, говорил: «Если там не хватает, так ты уж добавь». «А як же!» - хватался Гриша с места и бежал за водкой.
На одном из последних заколов работники фермы обратили внимание на то, что Мохнач сильно изменился. Он был вялым, как с похмелья, в глазах не было прежнего лихорадочного блеска, когда бил свинью в сердце, казалось, делал он это с каким-то ему известным тайным наслаждением, а при сливе крови в тазик глаза его оставались мутными, как у пьяного. И в сторожке, за столом он был не таким, как раньше. Он как будто отходил от чего-то тяжёлого, глаза его бессмысленно бродили по стенам, а когда его что-либо спрашивали, он отвечал или невпопад, или с большим опозданием. Бумажником он уже по столу не хлопал и Гришу за водкой не посылал- Не все понимали, что с ним случилось. Одни говорили, что это он от старости, другие считали, что он втайне от всех стал много пить. И его стали бояться. «Кто знает, что у него на уме», - говорила заведующая фермой. Кончилось всё это плохо. На последнем заколе он зарезал Гришу. Случилось это так.
Когда в сторожке все из-за стола разошлись, Гриша попросил Мохнача: «Дядя Яша, а тябе ня трудно показать мяне трошки, як ты у сэрдце борову точно вгадуешь?» «Могу», -ответил Мохнач и, взяв похожий на штык немецкой винтовки нож, стал точить его на бруске. «Ты чаго?» - не понял его Гриша. «Главное, длина свиньи, а по ней бери на один или два вершка от лопатки», - не ответил на вопрос Гриши Мохнач и медленно, как крадучись, стал приближаться к нему. Лицо его дергалось, руки дрожали. «Ты чаго?!» - уже закричал Гриша. «Не бойся, сынок», - глухим, как из трубы, голосом сказал ему Мохнач, и, подойдя к нему вплотную, отмерил от подмышки левой руки два вершка. И тут же его нож оказался в сердце Гриши.
Гришу через два дня похоронили, а Мохнача, после медицинского освидетельствования и недолгого следствия, судили. Обросший, с тупым из-под нависших бровей взглядом, на скамье подсудимых он был похож на крупного зверя, посаженного в клетку. Когда его спросили, зачем зарезал Гришу, он глухо, как из ямы, ответил:
- Рука сорвалась
Случай в штольне
Проходка разведочной штольни шла плохо: не хватало аммонита, давило кровлю, но чаще всего выходил из строя вентилятор, и тогда в забое появлялся прораб горных работ, грузин Кухилава.
Скачать полностью:
