Маленькая человеческая фигурка наконец-то вскарабкалась на вершину, секунду помаячила на молочной плоскости неба и с криком ринулась вниз...
- Есть упоение...
Крик и полет оборвались вместе. Только снежный фонтан ударил и, вынырнув из него, стремительно покатилась вниз красная лыжа...
- Цел? - Я помог Володьке выбраться из сугроба.
Он что-то буркнул, отряхиваясь, и заковылял за лыжей. Потом опять полез вверх. - Есть упоение...
- Может, хватит?
- Нет, ты понимаешь, в чем тут дело! Главное, допеть фразу, и будешь уже внизу. Пока поешь - удержаться на ногах! Всего две секунды - "Есть упоение в бою и мрачной бездны на краю".
- Лучше ори "мужик что бык"! Короче и точней.
- Нет, это не то, как-то не вдохновляет.
Шут с тобой. Я расчистил площадку, собрал сушняк. Благо в русле и на островах Детрина его пропасть.
- Есть упоение в бою...
- Трах-бах, - машинально отметил я.
В большой закопченный чайник натолкал снега, пристроил его на рогатину, чиркнул спичкой. Слабенький задыхающийся огонек нерешительно подрожал, лизнул бересту, сухие ветки - пых-пых-пых - прямо на глазах стал расти, раздуваться, с победным гулом замахал дымным хвостом.
- И мрачной бездны...
- Трах-бах!
Тут до меня дошло, что песня стала куда длиннее. Я с любопытством приподнялся.
- Есть упоение в бою и мрачной бездны на кр-р-ры... ах. Чуть-чуть не устоял. Самую кручу пролетел, а на сочленение горы с берегом не среагировал.
И все-таки он допел. Лихо развернулся на вираже и под-
катил к костру. Весь в снегу, с царапиной на щеке, но счастливый - как международное первенство выиграл.
- Хочешь попробовать?
- Слуха нет, - отшутился я, всей спиной вдруг почувствовав громадину склона.
...Забулькал на костре чайник. Мы долго смотрели на огонь и пили черный обжигающий чай. До тех пор пока наверху, на сопках, не зашумели лиственницы.
- Ветерок пошел, - перехватил мой встревоженный взгляд Володька.- Пурга будет.
Быстро собрались, погасили костер. Что такое мартов-. екая пурга на Колыме - мы знали. А до жилья километров десять по целине.
Накрыло нас на полпути. Будто хлестнуло по долине, и в снегу мгновенно исчезли, пропали и небо, и земля. Ветер летел с такой силой, что казалось - ляг на него - удержит.
- Может, закопаемся, - прокричал я на ухо Володьке. Он отрицательно мотнул головой и опять пошел впереди, пробивая сугробы.
Так продолжалось час, два... вечность.
Я устал уже проклинать себя за эту легкомысленную вылазку, за то, что поддался уговорам, что вообще связался с Володькой, как вдруг ткнулся носом прямо в его спину.
- База, - постучал он лыжной палкой по высокому деревянному забору. - Сейчас ко мне, отогреешься.
Скорее в тепло. Сбросить рюкзак, лыжи, сесть, а еще лучше бы лечь, упасть...
Жил Володька в .одном из балков, щедрой пригоршнью рассыпанных по окраине нашего маленького северного городка. Вагончик, а к нему уже сам он соорудил пристройку -коридор и комнатку для себя. Был в комнатке стол, скамейка, накрытая толстым войлоком. На полу двухпудовка, на стене гитара и цветные картинки из журналов.
Пока я негнущимися пальцами расстегивал пуговицы и замки, Володька зашел в балок и вернулся с подносом, заставленным тарелками. Из ниши в стене - чем не холодильник - вытащил заиндевелую бутылку.
- Мои уже спят, - вполголоса сообщил он, - придется самим хозяйничать.
Ухала за тонкими стенками пурга.
- Прекрасно погуляли, - заключил Володька.
- Да уж!..
- Что ты, что ты! - загорячился он.- Ведь это же здорово, когда пурга, дождь, гроза. По мне хуже нет, когда погода стоит монотонная, серая, как мертвая. А тишина, туман -знаешь, как они давят. Будто гирю на шею положили и сгибают, сгибают. Любую речку переплыть можно, с любой пургой побороться. А как бороться с тем, что нельзя ухватить, а?
В чем-то я его понимал.
- Да ты, никак, поэт.
Володька замолчал, будто споткнувшись. Потом, поколебавшись, достал толстую общую тетрадь.
- Давно хотел показать, да как-то не решался. Посмотришь?
Он робел. Чувствовалось, как важен для него этот шаг и как страшно ему услышать приговор.
...Всего - кроме робости - я мог ожидать от Володьки Рудакова. Помню, как впервые появился он в нашей редакции. Я как раз расшифровывал диктофонную запись. Перебивая диктофон, рявкнул селектор:
- Зайди ко мне!
Рявканье редактора меня не напугало. Все знали, что у него неладно со слухом.
Но сейчас шеф был явно рассержен. Перед ним лежал вчерашний номер газеты, и я увидел, что мой очерк - на целую полосу - которым я втайне гордился - густо перекрещен красным.
- Ошибка? - виноватым и в то же время будничным голосом спросил я. Когда ошибка, то только так и надо. Мол, виноват, но в нашей работе без накладок не обойдешься. Так что явление нормальное.
- Вранье! - раздался молодой басок, и тут только я заметил незнакомца. В углу сидел коренастый паренек в белом подшлемнике и рабочей спецовке. - Но не по вашей
вине, — заторопился он и поднялся. — Вас просто ввели в заблуждение, обманули.
Это он по наивности своей думал, что если журналист наврал потому, что его обманули, кому-то легче. Мало того, что для читателей в любом случае ты так и останешься лжецом, а для обманувших и для себя самого ты еще и дурак.
- В общем, разбирайтесь,- сказал редактор.- Потом доложишь.
- Я из этой бригады, - представился паренек,- Рудаков. А дело тут такое.
Он стал рассказывать...
Да, провели меня как мальчишку.
То, за что я хвалил бригаду, оказалось липой и элементарной припиской. На выемке грунта работал экскаватор, а показали ручной труд. Жилой дом по Советской и вправду бригада раньше срока сдала - только до сих пор там одно звено держат - недоделки устраняют.
- Ну и насчет хозрасчета,- закончил Володька. - Совсем перебор. Никто и никогда не считал, сколько мы расходуем бетона, досок, энергии. Выводят средний, а для "маяков" чуть-чуть и натягивают. Да у нас на площадке даже счетчика нет, о чем речь.
- Ваши замечания все?
- А это не мои замечания,- чуть обидевшись, сказал Володька. - Бригады.
- Ну уж, бригады. Что ж вы, о липовых нарядах только узнали? А когда в ведомости расписывались, что же не возмутились?
- ...Словом, так,- заключил редактор,- пусть бригада соберется и обсудит очерк. Я с управляющим трестом договорюсь. Думаю, им самим интересно будет...
Бригада отделывала школу и собралась прямо в одном из классов. Для начальства притащили откуда-то стол, накрыли газетами. Положили доски на козлы, и начальник участка сказал, что очерк вызвал споры и надо обменяться мнениями.
- Дак я-то что,- простодушно развел руками Антоныч.-Сказали - зачитай, я исполняю.
Рабочие засмеялись. Бригадир аккуратно свернул листочек и спрятал его.
- С приписками надо кончать. Мне-то старому (он пропустил крепкое словцо - начальник укоризненно покачал головой), а вот молодых портим. Они уже иногда - и работа есть - не работают: напишут, говорят.
Но тут поднялся начальник планового. Я знал, о чем он будет говорить.
- Стройка, мужики, процесс сложный. Где-то что-то не состыковалось у одного из наших субподрядчиков, а страдаем мы. Цемент на район не дали, техника поломалась. Да, приходится иногда выводить, брать, так сказать, в долг у будущего. Но давайте сделаем перерасчет хотя бы за последний месяц. Хотите, скажу, чем все это кончится.
- Давай, чего уж.
- Из нас кое-кого накажут, так. Вас попросят добровольно вернуть незаконно полученные деньги - премии, так! Зарплата будет тю-тю! И вы со стройки побежите, так? Ведь побежите?
Собрание молчало.
- А значит, и школу эту вовремя не сдадут. И дом, где многие из вас, в том числе Рудаков, ждут квартиры,- тоже.
- Это что? - опять не выдержал Рудаков,- вы приписки, махинации оправдываете?
- Ну, насчет махинаций еще надо доказывать. Тут пока ты один, Рудаков, это утверждаешь. А Антоныч, он больше об этом в целях профилактики, что ли. Теоретически.
Антоныч только головой дернул да шеей покрутил, будто воротник ему мал стал, но смолчал.
И все смолчали. А потом недовольный чей-то голос пробурчал:
- Давай завязывай. На смену завтра.
И все собрание. Я облегченно вздохнул. В решении, копию которого мне вручил потом секретарь парткома, только и было: "обсудили, сочли правильным... решили работать еще лучше".
А Володьке я сказал, что в общем-то он во многом прав, но плетью обуха не перешибешь, нет. Тут система нужна и долгая кропотливая работа.
Вряд ли он тогда внял моему совету. Но отношения наши заладились... мы оказались соседями, оба любили по сопкам в выходные побродить, в футбол погонять.
...И вот стихи. Я перевернул несколько страниц. Конечно, "кровь-любовь", страсти-мордасти, весь набор из жестокого романса поэта-дилетанта.
- Ты не здесь, - поморщился Володька, - в покое. Тетрадь я захватил с собой,
Разумеется, на следующий день мне выпала командировка на отдаленный прииск, а потом надо было срочно писать в номер, после в другой, пока еще свежи в памяти лица, звучат в ушах голоса, пока еще можно остановить фразу, так удачно подслушанную в поездке. А потом приспели другие дела... и не было, не было времени взяться за Володину общую тетрадь. Да мало ли подобных тетрадок и стихов прошло через мои руки. Десятки, сотни. Школьницы, торопящиеся загнать в клетку рифм свою весну, пенсионеры с поэмами-инструкциями... Боже, что это за тяжкий труд искать в них поэзию, да просто живое человеческое слово. И отвечать...
"Уважаемый товарищ имярек. Внимательно прочел Ваши стихи. Что-то понравилось (а что, убей Бог, не скажу!). Но поэзия - дело нелегкое (в грамм добыча - в год труды). Надо учиться, читать классиков.
Ждем новых писем..."
Я столкнулся с Рудаковым уже весной, на депутатской сессии. Володька, оказывается, депутат горсовета.
. Крепкий, плотный, Володька навис надо мной, на его лице читалась робкая надежда.
- Ну как?
- А знаешь, ничего,- нахально соврал я.- Кое-что, может, отберу для публикации. Но, понимаешь, стихи - дело серьезное.
Дотронулся до его плеча и - как откровение:
- Учиться надо.
Именно так - похлопать по плечу и дать мудрый совет -назидание старшего товарища: учиться надо.
Он радостно встряхнул своим белобрысым чубчиком, заторопился:
- Да я понимаю, читаю - поступать надумал и...
Ах, каким счастьем бывает иногда звонок даже на очень скучное совещание.
А на совещании он отчудил. Уже и проект прочитали. "Дополнения есть?" - спрашивает председательствующий. -"Нету!" - хором кричат все. Но тут поднялся Володька. "Как это нет? - говорит, - я сказать хочу".
Председательствующий пожал плечами. Дело-то обсуждалось простое - помещение для спецмагазина выделяли. Для обслуживания ветеранов войны.
Начал Володька странно - с вопроса:
- А куда сначала это помещение хотели?
Заместитель председатели горисполкома Анохин - дородный, умный мужик, давно бы в председателях ходил, если бы за браконьерство не погорел, властно оборвать хотел:
- Товарищ... э Рыбаков. Мы же договорились - вопросы в письменном виде.
- Рудаков я. А магазин этот под молочную кухню планировался. Я-то строил, знаю. И знаю, что в нынешней молочке творится. По два часа женщины с колясками - на улице - в очереди.
Помолчал и совсем тихо:
- На месте фронтовика, если он настоящий, я бы в такой магазин не пошел.
И все - сел.
Ну тут ему и досталось. Во-первых, он еще не на месте, во-вторых, недопонимает, в-третьих...
Мне его даже жалко стало. И досадно. Аника-воин выискался.
Так я ему потом, на бегу - торопился в номер отчет сдать с сессии - и сказал:
- Аника-воин!
А потом меня перевели в областную газету, и все дела, в том числе и стихи в общей тетради, были отложены и... забыты.
...После долгого отсутствия всегда находишь перемены. Как похорошел, подрос мой городок. Пятиэтажки шагнули и самому берегу. И на том месте, где стояли балки строителей, уже зиял громадный котлован.
Но несколько вагончиков, в том числе и его, приметный, стояли на окраине, правда, уже не на северной, а на южной стороне.
Он был дома. Строгал какой-то брусок.
Поздоровались. Выглянула из балка его тонкобровая Ольга, кивнула и исчезла.
- Дуется, - сказал Володька. - Что квартиру не получил. А чего - так когда-нибудь нас и в Сочи завезут. А там знаешь сколько такой вагончик, да с пропиской - ого! Вот только стенки ободрали, без меня перетаскивали.
- А ты где был?
- На установочной сессии, - небрежно сказал Володька. - В Дальневосточный, на филфак поступил.
Но слова эти он произнес и поздравления мои принял как-то слишком уж ровно. Равнодушно, точнее. Что-то его мучило, и даже о стихах своих, к моему облегчению, не спросил.
Это "что-то" я узнал от других. При распределении жилья против Володькиной кандидатуры был Анохин. Есть, мол, более нуждающиеся. Рассказали и о причине. В составе комиссии Володька проверял мясозавод. Выяснил, что уплывает "налево" мясо-колбаса. Прижатая к стенке, директор огрызнулась: "Вы же и берете, Анохин, к примеру".
На очередной сессии молодой депутат Рудаков встал и громогласно все изложил.
Возмущенный Анохин потребовал разбирательства.
Районная комиссия обвинения Рудакова не подтвердила.
Я представил себе, как оно шло, это разбирательство. Директор мясозавода от своих устных обвинений отказалась, конечно, а взять с нее письменное объяснение еще при проверке - у Володьки опыта не хватило. Наверное, думал, что если в присутствии людей один что-то скажет, то-сказанное всегда легко подтвердить. Он вообще хорошо о многом думал.
Но я уже влезать в это дело не стал, слава Богу, ученый. Да и что я мог поделать - рядовой газетчик.
А тут отпуск, командировки одна за другой - оглянуться некогда.
И то ли от переутомления, то ли от чего другого, но я вдруг надолго заболел, и сразу появилась уйма времени -читай, решай кроссворды, смотри телевизор, а надоест -спи.
И тогда-то, перебирая бумаги, наткнулся я на общую тетрадь.
Взглянул мельком. И этого было достаточно, чтобы тренированный взгляд схватил строчку:
Я сюда прихожу не просто...
Дальше уже сработало любопытство. Куда это "сюда" и почему "не просто"?
Я сюда прихожу не просто посидеть, посмотреть в ручей — здесь слезает с меня короста всяких жизненных мелочей.
Да! Я даже на обложку тетради посмотрел. Точно - В. Рудаков:
Стал читать все подряд.
"Нас нельзя упрекнуть неудачной судьбой - сами выбрали путь к высоте голубой. Ясно видим мечту - хоть глаза завяжи - высоту, высоту, этажи, этажи..." "Дом скрипел, гремел, работал. Брызги, стружки, перестук. "Не робей! - хохочет кто-то. - Подходи, закурим, друг!"
Это были стихи.
"Жизни его этап - упрямые этажи. Строил дома прораб -сам во времянке жил. Строил в жару и снег, наперекор дождям, строил прораб для всех - и не успел для себя!"
Болван, что мне стоило заглянуть тогда дальше первых страниц - тут же наверняка его ранние стихи. Ну да, вот и дата — 1970 год. Это ему лет шестнадцать было...
А вот еще: "Летят над миром чьи-то жены, стучат на
стыках их вагоны... Глаза их строги и ясны. Мужья в беде -о женах сны. К ним тянутся чужие руки - стареет женщина в разлуке".
Я вижу дыма жирный жгут.'
И мечется огонь проворный
Архивы жгут...
Архивы жгут!
Архивы жгут, и дым их черный
Страшнее мне, чем крематорный.
Я читал долго. Почти всю ночь. И люто завидовал. И Потом, даже не пытаясь заснуть, думал. Конечно, у него недостает техники. Техника есть у меня, но так я писать никогда не буду...
Конечно же, я заторопился ему ответить. Сразу. Немедленно. Откровенно и подробно. Испортил несколько листов и остановился.
Как я ему объясню, почему больше года держал тетрадь... не читал? А если читал, то где были мои восторги раньше? Чем я оправдаюсь за то, что у него - поэта! - украл его Время.
Нет-нет, надо сначала дать подборку в газете. Тогда Володьке* можно заявить, что боялся высказать свое мнение, ждал вывода редколлегии. Да он тут, после публикации, на седьмом небе от радости будет. Еще бы — сразу в областной газете, а то и в альманахе.
Я сделал эти подборки. Почистил по мелочам, отпечатал в двух экземплярах и, как только выздоровел, разнес по редакциям.
В альманахе сказали "почитаем", а в газете взяли, и вскоре в праздничной полосе вышли Володькины стихи.
И на следующий же день с первым утренним автобусом ехал я к Рудакову. В портфеле лежали свежие, еще краской пахнущие газеты.
В городке, на автобусной остановке, встретил бывшего ' своего соседа, лейтенанта милиции Петра Кулешова. Он был на машине.
- О, как кстати. Помоги добраться до южной окраины. У меня встреча с Рудаковым, а времени в обрез.
- С кем-с-кем встреча? - переспросил он. С Рудаковым. Да ты знаешь его.
Петр секунду поразмыслил и газанул. Но вырулил почему-то в другую сторону.
- Он что, уже не живет там?
- Не живет.
- Квартиру получил?
Кулешов опять как-то непонятно буркнул:
- Получил.
И тут же резко, так что я в ветровое стекло лбом въехал, остановился.
- Вылазь.
Я оцепенело сидел. Мы были у ворот кладбища. Какая-то надежда еще догорала во мне, и я жалко, глупо, по инерции продолжал: — Они что тут, работают?
- Нет, - философски сказал Кулешов. - Они свое отработали.
Он провел меня к могилке, без него я бы не нашел. Маленький деревянный обелиск безо всяких надписей и знаков.
- Фотография была, - вздохнул Кулешов, - да видно, ветром сорвало.
.. .В маленькой тесной кухоньке Кулешова мы пили водку и он рассказывал:
- Тут вообще-то темная история: убийство - самоубийство. Жену с детьми к родным отправил, а сам "загудел". Прогулы. С работы раз приходят - закрыта дверь. Второй раз - тоже. Обратились в милицию.
- Постой, он не пил вроде.
- Это он до отсидки не пил.
- Какой... отсидки?
- Ты и этого не знаешь! На учебу он поехал во Владивосток. Подрался. Как он объясняет, кого-то обидели, он вмешался, но свидетелей, доказательств - нет. Свидетелей нет, а парень он здоровый, знаешь. Словом, зацепил одного. Полгода железную дорогу строил.
Вернулся, а тут ему наплели - Ольга твоя, мол, гуляет.
Ну, представь его состояние. То депутат, уважаемый человек, счастливый муж и отец и вдруг... такое. Ты же знаешь, как у нас любят: падающего - толкнуть. Закон самбо. Всякая шваль, что и пальца его не стоит, грязь на него лила.
"А как бороться с тем, что нельзя ухватить", - вдруг вспомнилось мне Володькино...
- Так что косвенные доказательства его самоубийства есть.
- А убийства'?
- Пил он не один - еще трое. Все птахи перелетные, та еще публика. И ушли почему-то через окно. И магнитофон его забрали.
- Нашли их?
- Нашли. Думаешь, Кулешов зря свой хлеб ест? В Хабаровске взяли. Ну и что! Магнитофон Рудаков им продал -и правда в квартире деньги обнаружили. Через окно вылезали, потому что хозяин ключи спьяну не мог найти. И главное - время их ухода и смерти не совпадает. Не намного, может, часов на пять-шесть, но не совпадает.
- Ну а твое, личное мнение?
- Мое? Как бы там ни было, погиб он потому, что один остался. Совсем один. И он к этому шел.
- Ольга-то как?
- Ольга замуж вышла через месяц,- жестко сказал Петр и в свою очередь спросил:
- А тебе-то зачем он вдруг понадобился? Ты последний год тоже не здорово с ним контачил.
Я попытался объяснить.
- Да-а,- протянул Петр.- Все мы...
И пошел отсыпаться перед дежурством.
...Цветов в поселке я не нашел и перед отъездом положил на могилу газеты с его стихами, крепко придавив их тяжелым камнем.
"...Прощаясь, не видел я взлетных полос и поезд не бросил мой крик под откос. На шумный перрон не ступила нога, не сдвинул винтами корабль берега..."
Бежали за окном автобуса волны сопок.
И все звучало его, мной полузабытое:
- Главное, пока поёшь, - удержаться на ногах! Я знаю, почему ты не удержался, Володька! Как жить теперь мне?
...К счастью, все это вскоре прошло.
ВОВИК, ИЛИ НЕРПИЧИЙ КОРОЛЬ
В то лето мы рыбачили на полуострове Кони, на речке со странным названием - Умары. Прямо у ее устья возвышался над волнами залива одноименный остров — тесанная со всех сторон каменная громада. В туман остров был похож на линкор, полным ходом прущий на таран. .
От материка остров отделяла узкая перемычка. В отлив она обнажалась досуха, зато в полную воду здесь мог спокойно пройти средней руки траулер. Как и многое на Севере, приливной перепад тут был необычайно большим -до десяти метров.
То ли мы приехали рано, то ли опыта не хватало, но рыбалка не клеилась. В закидной невод, который мы, обливаясь потом, тягали без передышки, горбуша почему-то не шла, а ставник мы нашли в таком виде, что на ремонт его требовались недели, да и вряд ли был среди нас специалист по такому тонкому делу.
Разве что бригадир, Старый Мангут, - бронзоволицый узкоглазый бурят. Но ему и так хватало хлопот. С раннего утра до темноты гонял он нас с неводом по берегу залива, сам, никому не доверяя, чинил засольные чаны, ремонтировал то и дело ломавшийся старенький ДТ-54.
Никто не видел, когда Старый Мангут отдыхал. При-, корнет на косе во время перекура минут на пятнадцать и тут же, сна ни в одном глазу, бодро вскакивает:
- Кончай ночевать, сон на ходу. Давай шлюпку - заводи.
- Это же зверь, - плевался Коляня,- я в лагерях и то таких не видел.
Из сил выбивались, с ног валились, а рыбы все равно не было...
С очередным рейсом катера, доставившего нам соль, продукты и бочки, появился в бригаде Вовик. До нас он был здесь, на базе госпромхоза, сторожем, поранил руку и долго лежал в больнице - оттого и опоздал к началу рыбалки. Я уже слышал о нем - и слышал разное. И что он славно браконьерничал здесь зимой, и что трактор угробил, и
что сам - как трактор - моторку один поднимает... Говорили даже, что необычайно удачлив в рыбалке. Вовик и даже слово какое-то знает. И все Вовик да Вовик. Представлялся мальчишка, несерьезный и хулиганистый. Старый Мангут как-то послушал и сказал: - Моя с Вовиком вместе работал, только у нас его Нерпичий Король звали.
За что, почему? - ничего не объяснил Старый Мангут.
Некогда, говорит.
Вовик оказался здоровенным мужиком, метра под два ростом, белесое безбровое лицо - и вдобавок говорлив и
любопытен.
- Э, ребята,- оценил обстановку Вовик. - Без ставника
мы каши не сварим.
Будто мы и сами не знали.
Но растерзанный вид невода Вовика не смутил. Трактором вытащил его из сарая, расстелил прямо на косе и начал латать. Бригадир посмотрел, как лихо, не уступая языку, летает его игла, и дал в помощь еще двоих. Впрочем, у меня до сих пор осталась уверенность, что Вовику нужны были не столько помощники, сколько слушатели.
Через пару часов я знал о Вовике, о его жизни, взглядах на природу, женщин и события в Латинской Америке все. Могучий фонтан красноречия извергался из Вовика вне зависимости от времени, места и обстоятельств. О каком-либо сопротивлении этому стихийному явлению не могло быть
и речи.'
- Жизнь пролетела, - начинал он очередную свою байку, - как птичка мимо окна. Жалею только, что много сил потратил на город и баб. Уж на что моя последняя вроде ничего была, а приехал с охоты и нашел в квартире только дырки от гвоздей, на каких ковры висели. С тех пор я на это дело плюнул - сам себе хозяин.
- Вовик,- спрашивали у него, узнав, что до рыбацкой своей жизни был художником на фабрике сувениров, - как же ты такую клевую работу бросил?
- Заболел,- серьезно рассказывал Вовик.- И как! Чувствую, что поправляться начал, затяжелел, как на сносях. В бане взвешусь - опять на три килограмма. Не верите - полто-оа центнера уже тянул, каждый месяц новый костюм шил, бабу чуть раз не задавил, она из-за этого и сбежала. Таксисты не брали - рессоры ломал. Пришлось к врачу идти, д тот молодой, но дока: только глянул - каменная болезнь, говорит. Пыль на работе жрете, а она потом внутри оседает. Порошок мне давали, чтобы камень этот вынести. И точно, пуда три песка с меня вышло, дорожку потом возле больницы посыпали.
Мы гоготали. Довольный, улыбался и Вовик.
- А почему Нерпичий Король? - вспомнил я слова Ман.
Тут Вовик неожиданно смутился и, пробормотав что-то вроде "брешут тут всякое, а ставник еще латать да латать", углубился в работу.
Ставник был вскоре готов и установлен в маленькой, облюбованной бригадиром бухточке. И уже к вечеру, глядя на всполошенных чаек, снеговым облаком кружащихся над наплавами, Старый Мангут заторопился: - Однако, рыба есть.
Он не ошибся. Отборная горбуша - настоящая серебрянка - заполнила тракторную тележку до краев, и до самых поздних звезд мы шкерили, мыли, солили нашу добычу. Холодильника у нас не было и оставлять работу на утро было рискованно - рыба могла испортиться.
Наверное, мне было тяжелее всех. Нож, неудобный, тяжелый, то и дело выскальзывал из мокрых от рыбьей крови пальцев, надрезы шли вкривь и вкось... с каждой рыбиной я возился вдвое дольше, чем остальные. В артели это опасно, засмеют и выгонят. - Давай-ка махнем, - Вовик протянул мне свой ножик -обычный, магазинный. Изолентой к ручке со стороны, противоположной лезвию, была прикручена столовая ложка из
нержавейки.
- Смотри, - он прижал горбушину носом к упору, одним точным движением располосовал ее, а вторым - обратным - ложкой выгреб внутренности и кровь. - И все ела! А если самка - ястык с икрой двумя пальцами подцепил и...
Пораженный изяществом и легкостью проделанного, я заторопился.
- А ну-ка, дай, я сам.
Вовик еще не раз подходил ко мне, поправлял и, убедившись, что я освоил эту нехитрую науку, похваливал:
- Ну молодец, Студент. Влет схватил.
Теперь мы вообще не разгибались днями, но настроение у всех поднялось. Рыба шла хорошо, пласт за пластом укладывали мы в чан и вскоре забили его доверху. Три чана -план. План - две с половиной тысячи на нос. Есть за что и пахать.
И вдруг что-то произошло. Не кружили уже чайки над ставником, рыбы попадалось в него все меньше и меньше, и все чаще обнаруживали мы в неводе большие - метр на метр - дыры. Спешно латали, но дыры, словно кто смеялся над нами, на другой день появлялись вновь.
- Нерпы, - сплюнул после очередного просмотра бригадир. И погрозил кулаком в сторону моря, на спокойной глади которого круглыми поплавками качались десятки нерпичьих голов. Словно со всего залива собрались к нам стаи этих глазастых тюленей. Я-то считал, что из любопытства.
С этого часа Старый Мангут распорядился охранять ставник. В шторм, в дождь, днем и ночью кто-то из нас, вооруженный дробовиком, в лодке, привязанной к ставнику, должен дежурить на море. Мы поворчали, но деваться некуда - да и прав оказался бригадир: опять наш невод был полон.
А потом Коляня застрелил молодую, слишком неосторожную нерпу и забагрил ее. Вечером на ужин повариха приготовила жаркое из нерпичьей печени.
Все ели и похваливали. Только Вовика почему-то за столом не было.
Нашел я его на косе... В редкую свободную минуту я любил побродить здесь. Море выкидывало на песок стеклянные шары наплавов, обрывки чьих-то сетей, доски, на которых еще заметны были неведомые разноязыкие надписи. Ночами морская вода странно горела голубоватым искристым пламенем - это светился планктон. И фантастический этот огонь, и вечный шум моря, и бесцельные мои шатания по тугой широкой полосе косы были после трудов и суеты дня как прохладная повязка на разгоряченный лоб, как прикосновение к чему-то, чего никогда не постичь нашему праздному уму.
Вовик сидел на перевернутой шлюпке, у самой воды. Легкие волны облизывали носы его рыбацких сапог.
- Т-ш,- прошипел он, заслышав мои шаги, и указал на лодку, - садись.
Я послушно сел.
Вовик приложил к губам какую-то травинку и засвистел. Слабая нежная мелодия родилась в тишине, дрогнула, выправилась и, набирая силу и высоту, пролетела над светящимся в ночи морем.
Ничего подобного я до сих пор не слышал - а от балагура, весельчака и тертого жизнью мужика Вовика - и не ожидал услышать
Была в этой мелодии печаль. И надежда. Будто до -того человеку стало невмоготу, что крикнул он, призывая на помощь близкую душу, - так крикнул, что все, что в этом мире было: звезды, трава, волны и скалы, - дрогнуло на миг.
И откликнулось. Такой же слабый, будто вздох, донесся до меня ответный звук.
И еще, но уже значительно ближе, и еще.
- Нерпы, - прошептал Вовик. - Знаешь, как они музыку любят. Коляня их на транзистор и подманивал...
Последние слова он произнес с такой болью, что мне стало стыдно — всего час назад я уплетал эту печенку так, что за ушами трещало, а сейчас разнюнился. Нарочно грубо сказал:
-"Фигня все это. Так и рыб, и свиней - и все жалеть? Жить надо проще.
- Просто живет скот. Пожрал, на самку вскочил... что там еще - сортир да логово.
Ничего больше словоохотливый Вовик не сказал. Встал и ушел в палатку. На леске валялся листок - узкий и длинный, как лезвие ножа. Неужели этим он свистел?
Только полвоскресенья Старый Мангут дал нам передохнуть, л мы устроили баню.
Отмывшись и вдоволь напарившись, я решил познакомиться с островом Умары. Был час отлива, и широкая, ровная, как шоссе, перемычка соединила его с материком. Я неторопливо побрел к острову, мимо морских звезд и ракушек, широких листьев морской капусты.
А подойдя к острову, ахнул от изумления. Глазам моим предстали огромные каменные валы, ярус за ярусом переходившие в широкую удивительно ровную площадку. Тысячи и тысячи лет неутомимое море шлифовало камень, и теперь он был гладким и сверкающим. Будто на лету остановленный, замер и обратился в камень гигантский водяной вал.
Над площадкой угрюмо возвышались утесы, и, поколебавшись мгновение, я начал карабкаться вверх. От старости узкие пластины сланца прямо под ногой ломались, как пересушенная бумага, и мелкой крошкой осыпались вниз. Осторожно, тщательно выбирая площадку для следующего шага и зацепки, я медленно шел все выше и выше.
Вдруг огромная глыба, казавшаяся такой надежной, под моей ногой дрогнула и вначале со змеиным шипом, а потом с гулким грохотом обрушилась вниз. Падая, глыба, как ножом бульдозера, срезала на своем пути все островки и кустики, цепляясь за которые я поднимался сюда.
Затылок мой похолодел - назад дороги не было. Но не было ее и вперед. Угрюмые каменные глыбы -прямые родственники рухнувшей - нависали надо мной. Думаю, тут дрогнул бы и видавший виды альпинист. Я ткнулся влево, затем вправо и после одного из отчаянных прыжков понял, что еще шаг и все - сорвусь. До земли не меньше пятидесяти метров: мне, чтобы разбиться, хватило бы и куда меньшей высоты.
Руки и ноги мелко дрожали, мысли путались. Еле-еле я заставил себя успокоиться, отдохнул и стал обдумывать
ситуацию...
- Ий-йя, - в лихом вираже скользнула мимо чайка, и неощутимый для меня воздушный поток легко подкинул ее
вверх, к облачку, безмятежно плывущему над заливом Одян.
С легким шорохом из-под моей ноги скатился камешек и улегся где-то там, в россыпи.
Увы, я - не чайка, не облако и не камень. Никак не решалась моя задача. А время шло. Пробил час отлива, и волны с шипением наступали на землю. Полоска к берегу становилась все уже и уже.
Лагерь был не так уж и далеко, но кричать, звать на помощь мешали стыд и глупое самолюбие, да, наверное, и не долетел бы мой крик, не пробил слитный шум моря, ветра и птиц.
Вдруг я заметил, как от палаток отделился человек, столкнул в воду лодку, через минуту синим дымком стрельнул мотор, и лодка, поставив перед собой белые усы, ринулась к острову. Я угадал в ней Вовика. Он что-то крикнул мне и повернул за остров.
Я растерялся. Неужели Вовик не сообразил, в какую ситуацию я попал?..
Вдруг услышал близкий голос:
- Эгей, Студент! Держи.
Вовик восседал на ближайшем гребешке, крепко оседлав его ногами, и — удивительное дело — ни один камешек не осыпался от его движений.
Шлепнулась рядом веревка^ и через минуту я уже был возле Вовика, в безопасности.
- Я за ставником смотрел, - предварил мои расспросы Вовик. - Биноклем повел - дела! Надо было предупредить тебя, а я не допетрил. О, здесь горы коварные. Я раз за баранами пошел, тоже - как ты попал, пришлось до морозов сидеть.
- Почему до морозов? - не понял я.
- Осыпь смерзлась, -- серьезно пояснил Вовик, - и я по льду, как в этом... бабслее... А еще, был случай...
Я даже и не помню - сказал тогда хоть "спасибо", так Вовик заговорил меня...
В нашей разношерстной бригаде особо выделялся Коляня - профессиональный охотник и рыбак! Впрочем, насчет рыбака крепко сказано — для этого Коляня был слишком ленив, он постоянно увиливал от тяжелой работы. Вместо шкерки и заметов то помогал поварихе, то вызывался топить баню, то возился в цеху... Ребята ворчали, но больше за глаза - Коляню побаивались. От уголовника и психопата держаться лучше подальше.
На Умары Коляня прибыл с тремя собаками. Шустрые голосистые лайки целыми днями шастали по тайге вокруг лагеря, появляясь возле кухни точно в часы обеда и ужина. Собаками Коляня очень дорожил.
Из-за них вся эта история, собственно, и случилась.
В тот день я дошкеривал последнюю партию серебрянки, а все остальные работали на берегу. Надвигался шторм, и надо было отодвинуть подальше от наката наши припасы -доски, бочки с горючим. Из-под навеса цеха я хорошо видел косу, суетящихся на ней рыбаков и тихое, как всегда в отлив, море, на глади которого то тут, то там показывались нерпы. В редкие перекуры я снимал с гвоздика бинокль и с любопытством, пробудившимся во мне после рассказа Вовика, рассматривал их. Были в стае и седые, видно, старые самцы, эти старались держаться подальше. Беспечно резвился, посвистывая, молодняк. А самые маленькие и любопытные подплывали совсем близко. Один из малышей и выбрался на перемычку. Заглазелся на странные двуногие существа на косе и не заметил, как стремительно отошла вода. Пока сообразил что к чему, пока развернулся нерпенок, его учуяли собаки и с громким лаем помчались по перемычке. Это были хорошие собаки, и бежали они, отсекая нерпенка от моря.
Малыш с тревожным писком заметался, и расправа была бы короткой и кровавой. Но тут подоспел Вовик. Как он, немолодой уже, грузный, в тяжелых сапогах, угнался за лайками - ума не приложу.
С ходу, сапогом, он и подцепил передовую, самую злобную старую суку Дайну, прикрикнул на остальных и осторожно перенес нерпенка к воде.
И тут-то на него налетел Коляня.
Скачать сборник полностью:
