Колыма ты, Колыма, - чудная планета...

Быть может, кто-то скажет - зря. Ну как решиться всего лишиться?

Ведь там сплошные лагеря, А в них - убийцы, а в них - убийцы.

Ответил друг: "Не верь молве, Их там не больше, чем в Москве".

Владимир Высоцкий.

12 сентября 1957 года теплоход «Русь» (до репарации «Адольф Гитлер») вышел из дальневосточного порта Находка в порт Нагаево. Пассажиром одной из кают третьего класса был я вместе со своим однокурсником Саней Ведмеденко. «Над морем клубился туман, ревела пучина морская, лежал впереди Магадан - столица колымского края...». Ничего особого не происходило - было тепло, солнечно, правда, пару раз немного поштормило-покачало, а через пять дней мы пришвартовались у третьего причала порта в уютной и глубоководной бухте Нагаева. С одноименного поселка в 30-х годах и начиналось освоение колымского края.

Сам город Магадан располагался на невысоком перешейке между двумя бухтами: западной Нагаева и восточной мелководной Гертнера. С юга город подпирала высоченная Марчеканская сопка - начало полуострова Старицкого.

В верхней точке перешейка в 57-м была установлена телевышка метров 30, а-ля Эйфелева, и местные умельцы уже ладили любительскую телестудию. От этой телевышки начинался проспект Ленина, который спускался вниз к речушке Магаданке, а дальше, поднимаясь к сопкам, шла на север знаменитая Колымская трасса: 646 км до Сусумана, 1100 км до Усть-Неры (уже в Якутии).

Все в городе было для меня непривычным: лиственницы, начинающие в сентябре желтеть и осыпать на тротуары хвою, сами тротуары, выложенные крупными шестиугольными бетонными плитами на центральных улицах и деревянные на окраинах, низкие чугунные литые решетки вдоль улиц и скверов, где вместо ухоженных цветов зеленел овес. Каменные дома кирпичной кладки располагались только в центре города, а дальше их окружали бараки, поднимаясь к сопкам: одно- и двухэтажные, система коридорная, с жильем было туго.

В облике домов на ул. Портовой, Парковой, Ленина проглядывался особый архитектурный стиль, они были украшены башенками, колоннами, лепниной. Возводили эти дома пленные японцы. Поговаривали, что архитекторы были ленинградцами и хотели, чтобы все здесь походило на Северную столицу. Красиво выглядели здания драмтеатра, Дворца спорта, горного техникума, обкома партии, управления геологии, Дома профсоюзов - с белыми колоннами, круглыми или прямоугольными, увенчанными портиками.

Начиная с 58-го пошла борьба с излишествами, дома и здания, чем-то отличающиеся одно от другого, перестали строить, появился комбинат железобетонных изделий, и на месте бараков быстро начали расти одинаковые панельные коробки.

Зажатый со всех сторон морем и сопками небольшой город с населением всего чуть более 50 тысяч жителей имел тем не менее все для полноценного и автономного существования. Имелись судо- и авторемонтный механический, кирпичный, деревообрабатывающий, стекольный на 72-м км заводы, швейная и макаронная фабрики, кожзавод, хлебозавод, рыбокомбинат, зверофермы, молокозавод, водочный завод, пивзавод, выпускавший, пока был жив старый пивовар, непревзойденное «Жигулевское».

Были также совхозы «Пригородный» на 10-м км с молочным животноводством, птицефабрикой и тепличным хозяйством, «Ольский», куда на уборку картошки и капусты традиционно направлялись и электрики в том числе. В расположенный на 100 км западнее Магадана по побережью совхоз «Тауйский» добирались через паромную переправу на реке Яне, и в ненастье, ледостав или ледоход он был недоступен для наземного транспорта. В такое время молочные продукты - сливки, сметана, творог - доставлялись «Аннушками». Непревзойденный прессованный сыр назывался почему-то брынза.

Все предприятия вспоминаются в подробностях, потому что на каждом приходилось не один раз побывать - на всех были подстанции, котельные, и требовалось периодически измерять сопротивление контуров заземления, что в зимних условиях иногда было затруднено. Компенсационное сопротивление в цепи потенциального электрода-измерителя было 1000 Ом, то есть суммарное сопротивление и токового, и вспомогательного зондов не должно было превышать этой величины. На деле это выглядело так: проваливаясь в сугробах, ищешь талик, за тобой с железными штырями, кувалдой и катушками проводов идут рабочие, указываешь, куда забить штырь, если мало - другой в ином месте, и так далее.

Все это не входило в наши обязанности - мы обслуживали только энергопредприятия, но приятно было, когда тебя уговаривают, присылают машину, радушно показывают свое хозяйство, дают помощников. Постепенно я приобрел навыки в этом деле, и оно стало небольшим хобби. Один раз даже проводил измерения за колючей проволокой - в конце ул. Пролетарской по дороге на Новую Веселую (поселок у бухты Гертнера) располагалось заведение с вышками, там отбывали срок человек полтораста заключенных. Был там цех деревообработки, где они что-то пилили, строгали, кроме того, возили их машинами на строительство ТЭЦ, и возводили они пару жилых домов в городе. Контингент регулярно пополнялся лицами кавказской национальности. Каждый год в конце октября, по окончании промывочного сезона, в клубе АРЗа, вблизи здания КГБ, проходило открытое судебное заседание. На скамье подсудимых человек 20, сценарий из года в год повторяющийся: на таком-то прииске, таком-то промприборе при пособничестве либо недосмотре того-то совершалось хищение драгметалла... Далее шли маршруты через Чечню, Дагестан, Азербайджан вплоть до турецкой границы. Сроки от 10 до 15 лет, но желающих попробовать не убавлялось.

После ввода в эксплуатацию в 1961-м Магаданской ТЭЦ ( первая очередь - 3х6 МВт) труд заключенных на строительстве в области не использовался - вольных было хоть отбавляй. Ни на одном прииске Колымы и Чукотки (а мне за 33 года работы довелось побывать на всех) в 57-м и позже не было ни одного лагеря, ни зоны, ни конвойных.

Я не застал те лагерные времена, о которых нынче снимают так много страшных фильмов, те годы уже тогда вспоминались в разговорах лишь изредка. Очень тяжелыми были военные 41-й, 42-й, когда нарушилось снабжение, настали голод, ужесточение режима, расстрелы. По бытовавшей традиции всю вину за случившееся тогда возложили на начальника Дальстроя Гаранина, объявили его японским шпионом и расстреляли.

По мере роста Магадана вводились в работу новые энергомощности, старые дизельные станции закрывались. В здании одной чуть ли не бывшей локомобильной в центре города находилось предприятие, где и начал я трудовую деятельность. Цитирую запись в трудовой книжке: «1957.09.17. Назначен мастером электротехнической группы Центральной энерголаборатории Топливно-энергетического управления Магаданского совнархоза». Очень уж любили в ту пору пышные названия.

Захожу, осматриваюсь. В помещении направо установлены два токарных станка и один фрезерный. На цементном полу лежит сухой трехфазный двухкиловаттный трансформатор. Над ним склонились и что-то колдуют два парня - то ли хотят домотать обмотку, то ли отмотать, то ли впервые видят эту штуковину. Один из парней - круглолицый коренастый блондин Илья Боженар, молдаванин, родом из Черновцов, с ним мы позже сдружились.

Через несколько лет, в 63-м, на собрании при приеме в партию его спросили: «А за что ты сидел?». «Та теличку в колгоспе... - замялся, подбирая слово, - увели».

Упомянутую теличку он 5 лет отрабатывал на строительстве московского университета, затем завербовался на Колыму, окончил с отличием Магаданский горный техникум и по распределению попал в ту же лабораторию на пару дней раньше меня.

Таких бывших заключенных, если расспросить, в те годы здесь было большинство. Просто без нужды не принято было расспрашивать: «За что мотал срок?». Каждый тебе ответит: «Да ни за что!». А в наличии был полный набор - бандеровцев и тех, кто носил им еду в схроны, власовцев, полицаев и бургомистров, пособников немцев, зеленых братьев, лесных братьев, бывших военнопленных. Вот уж кто действительно сидел ни за что, так это пленные, попавшие в западные зоны оккупации Германии, - их прямиком переправляли из немецких лагерей в здешние.

Когда сейчас вижу по украинскому ящику какого-нибудь 92-летнего бандеровца из батальона «Нахтигаль» в кашкете с трезубом, у меня совсем не возникает вопроса, где же он так хорошо сохранился. Жили они невыездными в благодатнейших рыбных и ягодных местах в долинах рек Хасын и Армань, жили богато, занимаясь тепличным хозяйством - огурцами с помидорами, а также разводили свиней. Правда, мясо имело мерзкий рыбный привкус и запах, кормили-то их горбушей и минтаем.

В целом народ был разно­образнейший, но прошедший испытания и закаленный. Не вина, а беда людей, что они попали в такой водоворот страшных событий, и каждый старался выжить как мог, порой ценой предательства. Кто-то был на спецпоселении, кто-то оставался на заработки, кто приезжал по оргнабору, кто по комсомольским путевкам. На удивление, в общей массе не было заметно уголовников, настоящих воров, не выделялись они и не задавали тон. С одним редким экземпляром из этого сословия мы с Саней столкнулись еще в поезде по пути в Находку. Звали его Петя Алимпиев. Внешний вид - просто классика: хромовые сапожки, брюки напуском, жидкий чубчик из-под фуражки-шестиклинки, во рту золотая фикса как обязательный атрибут вора. Все рассказывал нам, как в лагерях дрались «суки» и «воры», непонятно за что. Напоследок одолжил у нас по 50 рублей и оставил адрес: Новая Палатка, 103-й км, по которому мы долго и безуспешно пытались его разыскать. Он оказался настоящей «сукой», обобрав голых и босых студентов, которым на весь путь от Киева до Магадана выдали подъемных по 1600 рублей старыми деньгами. Петя навсегда отвратил от блатной романтики, в основе которой одно - украсть и возрадоваться.

Преступности в городе и его окрестностях практически не было, можно спокойно заночевать где-то на сопке у костра, никого не опасаясь, возвращаться под утро с гулянки, забыть запереть дома дверь - не ограбят. Самые громкие из обсуждаемых происшествий, например, когда к сидящему с удочкой на берегу рыбаку подходил сзади медведь и ударом лапы сбрасывал его в воду. Это случалось летом, в период хода на нерест горбуши и кеты, и часто исход был трагическим.

Когда на Колыме озябшие люди собирались погреться у костра, кто-нибудь из них, прикуривая от уголька, произносил привычное: «Костер - человек!». Такая была поговорка, и никто особо не вникал в смысл сказанного: что тепло должно исходить от человека.

От тех времен осталось ощущение особого уюта, всегда можно было рассчитывать на помощь и поддержку даже незнакомых людей. Сближению способствовала и замкнутость пространства обитания, и немногочисленность населения. Народ занимался делом, а результаты усилий были наглядны и осязаемы.

И еще одна особенность магаданского общества той поры состояла в том, что учились все. Поголовно. На дурь не оставалось времени. Не учиться считалось чем-то неприличным, недостойным, с такими не о чем было разговаривать. Учились в вечерних школах, заочных и вечерних техникумах, институтах и их филиалах, на курсах повышения квалификации, да хоть на курсах кройки и шитья. Книжные магазины были завалены технической литературой, учебниками, нарасхват шла серия «В помощь радиолюбителю» и подобные ей. Если ты знал что-либо про дискриминант квадратного уравнения или, более того, мог взять первую производную, то слыл всеми уважаемым человеком. На производстве поощрялись любые технические инициативы. Мы, неопытные, с уважением следили за работами над самородкоуловителем и его испытаниями. В лаборатории этим занимались два изобретателя. Один из них - Хволес Владимир Аркадьевич, вальяжный немногословный еврей с мешками под глазами, как у Эйнштейна, ученый, чуть ли не атомщик, попавший сюда во времена борьбы с космополитами. Другой - Устименко Николай Иванович, способный электронщик, из хохлов, в прошлом как-то связанный с немцами. Здесь успешно, мирно и плодотворно сотрудничали евреи с бывшими полицаями.

Рамку металлоискателя помещали в короб, она заливалась бетоном и размещалась под лентой транспортера, подающего золотоносную породу в бочку - скруббер промывочного прибора. При срабатывании датчика порода, находящаяся на ленте, отсекалась, и ее вручную перебирали в поисках самородка.

В те годы слово «автоматизация» у нас было ключевым. Автоматизировали все подряд - что можно и нельзя, что надо и не надо.

Первая моя командировка была в п. Таскан в 500 км от Магадана. Мы с Ильей доставили туда на электростанцию и смонтировали панель АЧР - реле частоты, времени, указательное и промежуточное - задание пустяковое, на день работы. Практичный Илья нашел знакомого водителя с попутным рейсом, и мы не возились по автобусам, сэкономив, кроме того, на проездных, и любовались осенней красотой Колымской трассы - золотом лиственниц, заснеженными вершинами, каменистыми ручьями с хрустально прозрачной водой.

Следующая командировка выпала нам в Кадыкчан на десятую шахту. Собственно, шахты там не было: из неглубокого угольного разреза, типа норы, на пологую эстакаду, сколоченную из бревен, по рельсам поднималась вагонетка - скип с добытым углем. Из машинного помещения его движением управляла тетка-машинистка, орудуя рукоятками контроллера (двигатель был с фазным ротором). Трос наматывался на барабан, скип в верхней точке опрокидывался, уголь из него высыпался, а пустая вагонетка скользила вниз. И вот кому-то в голову пришло автоматизировать этот процесс, сократив должность машинистки. Работу выполнили два литовца - электрики из нашей лаборатории. Они смонтировали вдоль пути концевые выключатели, продублировали сопротивления, включаемые в цепь ротора, собрали релейную схему, составили описание на шести страницах. Для торможения использовался не упомню какой эффект - что-то включалось в цепь ротора, но суть не в этом: никаких формул, выкладок, расчетов, опытных данных не было. Просто переписан абзац из учебника «Электрические машины», что данное явление имеет место быть. Исполнители не без основания опасались опробовать в работе свое творение и отбыли в какую-то срочную командировку, а тут приближался конец квартала, план надо было закрывать, и появились мы, ну что с нас возьмешь в случае чего?

Мы изучили, прозвонили, проверили по узлам всю схему, несколько раз на автоматике прогнали вверх и вниз пустую вагонетку: все работало и вроде бы вовремя тормозилось. Наконец, решили испытать работу автоматики с груженой вагонеткой. Защелкали реле, контакторы, вагонетка, как снаряд, устремилась вверх, сошла с направляющих, раздался грохот, сооружение содрогнулось и окуталось черным облаком многолетней пыли.

Когда она немного осела, в лучах заходящего солнца удалось разглядеть, что вагонетка сбила пару бревен, но каким-то чудом не свалилась вниз. Я застыл в оцепенении, не зная, что предпринять, и тут инициативу взял на себя опытный Илюха: «Быстро в гостиницу, бери чайник - и в магазин за спиртом и чего-нибудь закусить!». Поселок представлял собой пару улиц, застроенных бараками и почерневшими бревенчатыми домами, так что бежать было недалеко. У эстакады начальник шахты уже собирал рабочих. Дело пошло быстро, и второго чайника оказалось достаточно для полного устранения последствий аварии. На следующий день, не подписывая никаких бумаг, мы сели на рейсовый автобус, следовавший в Сусуман, и далее - в магаданский.

Никаких плохих последствий происшествие для нас не имело, и о нем позабыли. А вскоре я близко познакомился с самими литовцами: Миндаугасом Блознялисом, интеллигентного вида, с тонкими чертами лица и быстрой речью, и Владасом Драудвилой из деревни Жостаутукяймас, что в 24 км от Каунаса, неторопливым рассудительным парнем. Если кого-либо заносило в суждениях, он неизменно говорил: «Вот представьте себе, представьте... Вот приставьте себе хрен к носу - какая бы шишка была». Оба из зеленых братьев, Владас 29-го года рождания, то есть в 44-м ему было 15, Миндаугас лет на пять старше.

Были они спецпоселенцами без права выезда на «материк». Миндаугас выстроил себе дом, а Владас получил комнату в доме на ул. Пушкина, в центре города, которую позже унаследовал я - в 59-м им разрешили уехать в свою любимую Литву, чем они моментально и с радостью воспользовались.

А в октябре 57-го я впервые летел с ними на Чукотку в заполярный порт Певек самолетом Ли-2 (лицензионный). Этот самолет ничем не отличался от Ил-12, так же садился на хвостовое колесо, а Ил-14 уже имел переднюю стойку шасси и вмещал больше пассажиров. Столь подробно о воздушных судах того времени рассказываю потому, что с тех пор пришлось и много летать, и подолгу пережидать нелетную погоду, было время рассмотреть технику.

Для развития Певека в те годы существовали две важные причины: во-первых, во время войны для производства боеприпасов требовалось олово - для его добычи был построен оловянный рудник «Валькумей» в 14 км от Певека, а во-вторых, в период создания атомной бомбы шли поиски сырья для нее, и тут уж ведомство Берии постаралось - возник урановый рудник «Северный» в 70 км от Певека. Впоследствии оказалось, что уран был какой-то не такой, впрочем, как и на Колыме на руднике «Бутугычаг», и все было заброшено. Разработка золота в тех краях началась чуть позже, в конце 50-х.

Чаунский энергокомбинат, куда мы прибыли в командировку, представлял собой сплошной интернационал: молотили четыре «Вортингтона» (по 1 МВт), мы вели пусконаладку четырехмегаваттного шведского «Лаваля», монтировался шестой генератор - японская «Ишиковаяма» (9 МВт). Работы по испытаниям первичного оборудования, монтажу и наладке вторичной коммутации были увлекательны и все в новинку для меня. Что-то приходилось восстанавливать или приспосабливать под отечественное. Все эти трансформаторы тока и напряжения, векторные диаграммы, полярности, переходные сопротивления в десятки микроом, счетчики, дифференциальные защиты, блокировки - мир чудес, и какое удовлетворение, когда после включения все начинало работать и крутиться как надо. Наставники у меня были хорошие, относились как к равному, поощряли добрым словом, никогда не упрекали в незнании и не унижали. Единственное, что меня раздражало, - они между собой общались на литовском. Для них это было вполне естественным, но надоедало целыми днями слышать бесконечные непонятные «калкас» и «шнюкас».

И тогда постепенно у меня зародился и стал созревать план небольшой, но коварной мести. Чтобы о нем рассказать, нужно вернуться немного назад. В студенческие годы мы часто распевали песню:

Если не попал в аспирантуру, собери свой тощий чемодан,/Обними папашу, поцелуй мамашу и бери билет на Магадан./Путь до Магадана недалекий: за полгода поезд довезет./Там купи гитару, сколоти хибару - и тогда вокруг все запоет.

Годы пронесутся незаметно, молодость оставивши в снегах,/С чемоданом толстым инженером старым ты домой вернешься при деньгах./Ты возьмешь такси до «Метрополя», будешь водку пить и шпроты жрать,/А когда к полночи пьяным станешь очень, ты пойдешь студентов угощать.

Будешь плакать пьяными слезами и стихи Есенина читать,/Вспоминать студентку с синими глазами, что могла твоей подругой стать./

Что-то тут совпадало, и временами становилось жалко себя в будущем. А студентку я потерял по-глупому. Летом, получив дипломы и назначения на работу, сидели в общаге и мучительно ждали подъемных. Денег не было даже на трамвай. Потом пришлось срочно уехать домой к родителям, а когда вернулся, застал в общежитии университета на шестой новой (ныне ул. Освиты) пустые гулкие коридоры. Там по вечерам мы иногда встречались с подругой. Она была геологом, повидала свет и рассказывала много интересного. На последней практике на Алтае она познакомилась со студентами из Литвы, и они ее научили нескольким словам на своем языке. В частности, «аш норю дайноти» означало «я хочу петь». Надо заметить, что поют литовцы очень старательно, всегда каким-то безголосым хором, и, сколько раз ни приходилось их слышать, казалось, что одну и ту же песню. Но это неважно, главное, чтобы им самим нравилось и хотелось петь.

Но вернемся к прерванному рассказу. Обитали мы в Певеке в гостинице, которой служили два барака, стоящие на берегу Чаунской губы. В первом размещались пьющие и курящие, во втором - женщины с детьми и более-менее приличные лица мужского пола. По 30 коек в два ряда, чисто застеленных, туалет располагался на сваях прямо над льдами и водами бухты. Поскольку надо было по вечерам поработать над схемами и детские шалости мешали, мы попросились в отдельный номер: по пути в туалет была неотапливаемая служебная клетушка, но с печкой-буржуйкой, там нам и поставили три койки. Работали мы на электростанции по мере необходимости, столько, сколько требовалось, без выходных и перерывов.

Вот и в праздник 7 ноября поработали до обеда, затем зашли в магазин полярторга, взяли бутылку водки, палку надоевшей сырокопченой ленинградской колбасы, хлеба, что-то из овощных консервов, затопили печку, разделись, отметили праздник и прилегли отдохнуть на койки.

Когда стало прохладнее, я встал, подбросил дров в печку и в отблесках огня громко произнес: «Аш норю дайноти». Что тут началось! Зажегся свет, литовцы повскакивали с коек и что-то залопотали по-своему, постепенно распаляясь. Брызгал слюной из-под очков Миндаугас, что-то доказывал Владас, в какой-то момент они готовы были сбросить меня на лед бухты. Я их понимаю - это ж надо быть такой подлой кагэбэшной сволочью, скрытно вести себя, так долго подслушивая их разговоры. Ничем и никак нельзя было их разубедить, настолько точно я использовал весь свой словарный запас. Долго они не могли поверить, что я на их языке ни гу-гу, наверное, задавали какие-то наводящие вопросы. Прошло какое-то время, пока мне поверили, потом даже понемногу стали обучать: «Ту ри понюшкас панайте, ту ри бярнас сав таргнайте, а о швирос ажолинес ту ри бутеле дактинес». (Это Владас научил присказке: у свиньи есть поросенок, у барина есть барыня, а у меня, бедного, - только бутыль водки.)

Вообще-то неплохая идея тогда возникла у меня - выучить на разных языках три слова: я хочу петь!

Коротко о себе. В 1957 году окончил Киевский политехнический институт по специальности инженера-электрика, в «Магаданэнерго» прибыл по распределению. Работал в должности мастера, инженера, старшего инженера, с 1968-го - главного инженера энерголаборатории. Занимался пусконаладочными работами практически на всех энергообъектах Магаданской энергосистемы, включая Чукотку. С 1979-го по 1985 год - старший инженер электролаборатории Магаданской ТЭЦ. В 1986 - 1987 годах работал научным сотрудником Красноярского филиала ВНИИ электроэнергетики. После защиты в 1986-м кандидатской диссертации «Определение мест повреждения на линиях электропередачи в условиях многолетней мерзлоты» (ВНИИЭ, Москва) до достижения пенсионного возраста работал преподавателем на кафедре физики Магаданского филиала ХПИ.

С искренним уважением Анатолий МОТРИЧ